— А! — произнес Гэрилльо, и рот его захлопнулся, как западня. Холройд увидел, как муравьи отступали перед сапогами Да-Куна. Португалец медленно направился к упавшему человеку, нагнулся, заколебался на минуту, потом схватил его за платье и перевернул. Черный рой муравьев устремился из его одежды, и Да-Куна быстро отступил и два или три раза топнул ногой по палубе.
Холройд поднял бинокль. Он увидел, как муравьи рассыпались около ног незваного пришельца и проделали то, чего никогда не делали прежде на его глазах муравьи. У них не замечалось ничего похожего на бесцельные движения обыкновенных муравьев; они смотрели на португальца, как толпа людей могла бы смотреть на какое-нибудь гигантское чудовище, рассеявшее ее.
— Отчего он умер? — крикнул капитан.
Холройд понял из ответа португальца, что тело слишком изъедено, чтобы это можно было узнать.
— Что там впереди? — спросил Гэрилльо.
Лейтенант прошел несколько шагов вперед и начал отвечать по-португальски. Вдруг он резко остановился, сбил что-то с своей ноги, сделал несколько странных движений, как будто хотел раздавить ногами что-то невидимое, и быстро направился к борту. Затем, овладев собой, он снова повернулся и осторожно пошел вперед к трюму. Он забрался наверх, на переднюю палубу, с которой работают длинными веслами, некоторое время постоял, нагнувшись над вторым человеком, громко проворчал что-то и вернулся обратно к каюте, двигаясь очень напряженно. Он обернулся и обратился к капитану. Разговор с обеих сторон велся в холодном официальном тоне, резко отличавшемся от злобных, оскорбительных выпадов, которыми они обменивались за несколько минут до этого.
Холройд только урывками улавливал содержание этого разговора. Он снова вернулся к биноклю и удивился, увидев, что муравьи исчезли со всех открытых поверхностей палубы. Он направил бинокль на тени под палубой, и ему показалось, что они кишат там, посматривая вокруг настороженными глазами.
Было установлено, что куберта[1] покинута, но она была слишком полна муравьями, чтобы можно было перевезти на ней людей; решили взять ее на буксир. Лейтенант пошел на нос, чтобы взять и укрепить канат, а люди в лодке встали и приготовились помогать ему. Глаза Холройда искали шлюпку.
Ему все больше и больше начинало казаться, что на куберте идет какая-то значительная, хотя незаметная и скрытая, деятельность. Он заметил, что значительное количество гигантских муравьев — они, казалось, имели по нескольку дюймов в длину — перебегало из одного темного пункта в другой. По открытым местам они двигались не колоннами, а развернутыми рассыпными линиями, странно напоминающими перебежки современной пехоты, наступающей под огнем. Многие укрывались под одеждой мертвеца, а у спуска, через который Да-Куна должен был вскоре пройти, собрался целый муравейник.
Холройд не заметил, как они бросились на лейтенанта, но не сомневался, что нападение было произведено согласованно. Вдруг лейтенант начал кричать, ругаться и топтать ногами. — Меня ужалили! — крикнул он, обратив в сторону Гэрилльо полное ненависти и упрека лицо.
Затем он исчез за бортом, упал в лодку и сразу погрузился в воду. Холройд услышал плеск. Три человека из лодки вытащили его и подняли на борт. В ту же ночь он умер.
III
Холройд и капитан вышли из каюты, в которой лежало распухшее и скорченное тело лейтенанта, и остановились на корме канонерки, глядя на зловещее судно, которое они тащили за собой. Ночь была темная, душная, освещаемая лишь призрачным мерцанием зарниц. Куберта — смутный черный треугольник, — колыхаясь, двигалась по следу канонерки; паруса ее висели, болтаясь; черный дым из трубы канонерки, то и дело освещаемый искрами, струился над качающимися мачтами.
Мысли Гэрилльо неуклонно обращались к нелюбезным словам, который лейтенант произнес в жару своей предсмертной лихорадка:
— Он сказал, что я убил его! — протестовал он. — Это просто нелепо! Надо же было кому-нибудь подняться на борт? Не можем же мы, в самом деле, бежать от этих проклятых муравьев, как только они покажутся?
Холройд ничего не ответил. Он думал о дисциплинированном нападении, произведенном этими маленькими существами на освещенных солнцем голых досках.
— Он должен был подняться туда, — твердил свое Гэрилльо. — Он был укушен при исполнении своего долга. На что он может жаловаться? Я убил его!.. Просто бедный малый сошел с ума… Он был не в себе. Как он раздулся от этого яда… Брр…
Наступило долгое молчание.
— Мы потопим эту лодку… сожжем ее.
— А потом?
Этот вопрос привел Гэрилльо в ярость. Плечи его поднялись, руки распростерлись, образуя прямой угол с туловищем.
— Что же тут можно сделать? — сказал он, и голос его поднялся до злобного визга. — Во всяком случае, — продолжал он мстительно, — вcex муравьев до единого на этой куберте я сожгу живьем.
Холройд был в неразговорчивом настроении. Отдаленные вопли обезьян наполняли знойную ночь зловещими звуками; по мере того как канонерка приближалась к таинственным, мрачным берегам, к этой симфонии прибавлялось угнетающе громкое кваканье лягушек.
— Что тут можно сделать? — повторил капитан после паузы и вдруг, сделавшись сразу деятельным и свирепым, забогохульствовал и решил сжечь «Санта Розу» без дальнейших проволочек. Все на борту обрадовались этой мысли и с усердием принялись помогать. Они втащили канат, спустили лодку, подожгли судно паклей и керосином, и куберта весело затрещала и запылала среди необъятности тропической ночи. Холройд следил за желтым пламенем, поднимавшимся на фоне сплошной черноты, и за багровыми вспышками зарниц, появлявшихся в исчезавших над верхушками леса, обращая людей на мгновение в силуэты. Кочегар стоял за ним, тоже наблюдая. Он был взволнован до глубины своих лингвистических познаний…
— Sauba хлоп, хлоп, вся полопалась, — сказал он и громко расхохотался.
Но Холройд думал о том, что эти маленькие существа там на палубе тоже обладают глазами и мозгом.
Все это производило на него впечатление чего-то очень нелепого и неправильного. Но что тут можно сделать?.. Этот вопрос с новой силой возник перед ним на следующее утро, когда канонерка пришла, наконец, в Бадаму.
Это местечко, с покрытыми тростниковыми крышами хижинами и навесами, с обросшим ползучими растениями сахарным заводом, маленькой пристанью из строевого, леса и тростника, казалось таким мирным в утреннем зное; людей не видно было и следа, а муравьи были слишком малы, чтобы их можно было заметить на таком расстоянии.
— По-видимому, все люди ушли, — сказал Гэрилльо. — Но все-таки мы сделаем одну вещь: мы начнем гикать и свистеть.
Итак, Холройд загикал и засвистел. Но вскоре капитан ощутил прилив сомнений самого мучительного свойства.
— Мы можем проделать еще одну штуку, — сказал он вскоре.
— Что именно? — спросил Холройд.