— Здравствуйте, Тома, — говорит Джейн, — добрый день, Виктор!
Сильвия повторяет за ней приветствия.
— Дамы, господа, — произносит Робер, поворачиваясь спиной к койкам.
Он ставит сумку на небольшой столик, расстегивает молнию и вынимает рубашки, штаны, носки, трусы, кофты, стопку газет и миниатюрный столик (шесть на двадцать сантиметров — Робер сделал его сам). Он видит сына, видит его обрезанное тело, но не отворачивается. Лишь стискивает зубы, смотрит на него и протягивает свой подарок:
— Ну вот, теперь можете и в карты перекинуться.
И тут Франсуа поднимается с постели, он на голову выше отца. Рукава его рубахи, как и предупреждала Джейн, завязаны узлом. Франсуа похож на пингвина. Он пробует улыбнуться, но на его впалых щеках прорезываются лишь глубокие морщины. Робер не понимает, как поздороваться с сыном. Он треплет его по затылку, причем не вынимая из кармана вторую руку — он растерян.
— Рад видеть тебя…
Джейн разглаживает одеяло, поправляет подушку. Робер смотрит в окно на зеленую равнину, что простирается вдаль, насколько хватает глаз. В стекле он замечает отражение Сильвии, которая так и стоит в дверях. Она даже не сняла куртку и все еще прижимает к животу свой горшок с фикусом. Робер оборачивается:
— Сильвия, да поставь ты его на пол! Франсуа, это же твое растение. Сильвия позаботилась о нем.
Сильвия осторожно ставит горшок на пол:
— Ты видишь? Это же Маленький Клод, я люблю его так же, как и тебя!
Она становится на цыпочки, прижимается щекой к его щеке и осторожно целует.
— Я так тебя и представляла.
Франсуа сводит лопатки, кожа на груди до конца не прижилась, ему больно. Он поворачивается к Роберу, просит его рассказать о том, как идут дела в ателье, как успехи у Сильвии. Ему интересно, как поживает Жорж, как его маленький сынок. Ему все интересно, он хочет снова воссоединиться с внешним миром. А они не понимают, чего стоит для него этот маскарад; им трудно почувствовать то, что чувствует он. Их слова отзываются в его теле, их бессмысленные вопросы изматывают Франсуа: как ты, хорошо ли спишь? хорошо ли здесь кормят? хорошо ли ухаживают за тобой?
Они забрасывают его вопросами, боясь перейти к главному. Но тут Сильвия спрашивает:
— Франсуа, скажи, тебе больно?
— Уже лучше.
— Но все-таки больно?
— Иногда.
— А где болит?
— Там, где руки отрезали. Да и фантомные боли.
— Что, сильно?
— Да вообще!
Робер прочищает горло. Ему явно не нравится этот разговор.
— А когда тебя выпишут?
— Да и не знаю. Через месяц-полтора… Если, конечно, все будет нормально.
— То есть в июне.
— Да, может быть.
— А до этого ты что будешь делать?
— А что скажут.
— Долго еще до июня, — вздыхает Сильвия.
Но она не спрашивает, что он собирается делать потом, после выписки. Да и ему нечего ответить.
Франсуа знакомит отца и Сильвию со своими соседями по палате, чтобы те не скучали. Виктор предлагает перекинуться в карты, приглашает Тома и его жену, чтобы играть вчетвером, по парам. Робер сдвигает кровати и расставляет стулья. Ставит игорный столик. Он даже придумал сделать на нем выемку, чтобы карты не сдувало сквозняком. Франсуа прислушивается, как они болтают, Тома и Виктор рисуются перед женами, они шутят, треплются о всякой ерунде, о погоде, о делах, о детях. Кстати, дети придут их проведать в ближайшее воскресенье, в приемные часы. Тома собирается показать им двадцать фокусов, у него ведь золотые руки, карты буквально исчезают в его рукавах, потом из колоды чудесным образом возникнет дама червей, а еще он угадывает заказанные карты.
Робера его представление восхитит, ему не по себе, но он хотя бы отвлечется от вида выкрашенных желтой краской стен, лязганья кресел-каталок, стука костылей в коридоре, стонов, запаха жавелевой воды и разогретого пюре. А Франсуа будет молить Бога, чтобы они все ушли — дети, родители… В конце дня Робер, довольный, что избежал ненужных эмоций, выйдет из больницы с пустой сумкой в руке, выполнив отцовский долг, оставив за спиной мрачные образы; он послушно последует указаниям Сильвии и доберется до вокзала, а затем приедет в Париж, в ателье, где будет неустанно дожидаться возвращения жены и здорового сына.
Уже прощаясь, Франсуа спросит:
— А как там дела у Жоао?
— Неважно, — скажет Робер. — Насколько мне известно, ему не полегчало.
Тогда Франсуа удивленно посмотрит на отца.
— Да что же такое? Ты что, забыл: стройплощадка в девятнадцатом районе; вы тогда еще предупредили хозяина, что доски на лесах ненадежны, а он и палец о палец не ударил, чтобы что-то исправить!