Перехватив волосы шнурком, он встал. Нужно было подумать, что делать с герцогом и как выгадать пользу от его предложения для себя, но с юга наплывала дождевая туча и хотелось спать. Однако Кори не стала бы ждать до утра, отважившись куснуть его за пятку ночью, потому ему приходилось сейчас тащиться вниз. Отказать себе в удовольствии пройти мимо покоев Лойда он не смог и порадовался этому, поскольку зрелище перед ним явилось заслуживающее внимания.
Леон никогда не спал с женщинами. Даже не трогал их, поэтому прижавшиеся к его спине мягкие упругие холмы были для него так же чужеродны и удивительны, как если бы его обвили тентаклями инопланетные организмы.
— Это подарок для меня — что ты наконец разделся?
Маленькая ручка нащупала между ног онемевший от ужаса член, и Леон сел, вместе с этим быстро отодвигаясь. Лежащая рядом девушка поразила его сразу двумя вещами: во-первых, на ней был забавный чепчик, как у младенца, и глухая, затянутая под горло, белая ночная рубашка, какие прежде Леон видел только в фильмах на леди из домов престарелых; во-вторых, она была далека даже от понятия «симпатичная» — чересчур пухлые губы и щеки, курносость, толстая шея и покатые плечи. Зато под тканью рубахи проступали груди размера эдак пятого, предполагая наличие не менее пышного зада, и Леон подумал, что герцог в постели предпочитал явно не таких худышек, как его будущая жена. Только вот самому Леону от этого проблем прибавилось.
— Прости, я… — он поморщился, изображая замешательство, и девушка капризно надула губы:
— А я не верила, когда мне сказали, что ты головой так сильно приложился! Думала, горбатого лепишь.
Леон, услышав понятие из блатного жаргона, переспросил, кого именно он лепит.
— Придуряешься, — пояснила девушка. — Так что, теперь совсем никак?
Леон, у которого не встало бы на эти телеса в горе рюшей ни при каких обстоятельствах, сказал:
— Никак. И лучше вообще забудь сюда дорогу.
— То есть, ты меня бросаешь? — оскорбилась девица. — Тогда прощальный секс.
— Нет, нет, какой ещё секс? Какой прощальный?
— Давай, пупсик мой, я сама все сделаю, как обычно, ты уж во мне не сумневайся…
Леон крякнул, прижатый к кровати пышным, пахнущим коровьим маслом и жареным луком, телом.
— Ты кухарка, что ли? — поинтересовался он задушенно.
— Да, — пробасила вдруг девица. — Ты и это забыл?
Дать себя изнасиловать Леон не собирался, поэтому дёрнулся под тушей, отворачивая лицо от накрывающих его мясистых губ. Преимущество в весе у пассии герцога было явное, попытка успехом не увенчалась, и пришлось упираться в девицу коленом и локтями.
— Хотя бы язычком мне приятно сделай, пупсик, ты же умеешь, ну, — возбужденно пропыхтела та, и Леон по-настоящему испугался. Собрал все силы, скинул с себя тушу и ломанулся к выходу, дотянувшись до ручки и приоткрыв дверь. Проходящий по коридору вездесущий шут сначала поднял брови, рассматривая его распластанное на ковре тело, затем перевёл взгляд на испуганно вскочившую кухарку и, откинув голову, беззвучно рассмеялся. Девица, поправляя чепчик, выскочила пробкой из комнаты, а Леон сел на полу и ощупал руку, за которую хваталась настойчивая пассия.
— Вы времени зря не теряете, — сказал Мурена, нависая над ним. — Только напрасно обидели Сойну. Обиженная женщина страшнее смерча.
— Ты знал, что мы были любовниками? — спросил Леон.
— Все знали. Весь дом. Кроме Весты, конечно. Вы всегда любили таких… — шут широко раскинул руки, будто оглаживая огромный шар. — Таких по-деревенски простых и сочных женщин.
Провёл языком по нижней губе, раздумывая, и добавил:
— Творожники и плюшки не нужны,
Унесите сдобы горы.
Герцогу груди мясистые важны
Да складок телесных волны.
Любит наш герцог спелых баб,
Чтоб схватиться за мощный сосец.
Горячих ущелий он вечный раб и…
— Пожалуйста! — взмолился Леон, чувствуя подкатывающую тошноту — запах жареного лука точно впитался в воздух. — Замолчи.
Он поднялся, смахнул с задницы приставшую к ней неясного происхождения пушинку и резко выпрямился, успевая поймать на себе откровенно оценивающий, тот самый «трахающий» взгляд, который в свою сторону не ловил никогда. Потому что на его прежнее, рыхлое и слабое тело, никто так не смотрел. Захотелось вжать голову в плечи и ссутулиться, как он это делал всегда, когда к нему обращались, и только усилием воли этот порыв подавил. Мурена своих умозаключений и не скрывал:
— Однако задница у тебя, ублюдка, рабочая.