— …на веки вечные, — завершил Брундо свое нудение по поводу необходимости союза и кивнул.
Освальд, вышагивая медленно и чинно, как и подобало Королю, повел Весту к алтарю. Рядом зашептались гости, кто-то ахнул, а потом Мурена, не успевший обернуться на движение за спиной, выдохнул с досадой. Под левой лопаткой снова кольнуло, и это было не сердце.
— Давай без сюрпризов. Ты же знаешь, что если я воткну кинжал, то кровь зальет твое легкое, а большую часть ты выблюешь.
— Испачкаю пол, — так же тихо отозвался Мурена на голос Альбертино.
— Это мелочи. Клятву она все равно произнесет, и только тебе важно — будешь ты живым при этом или нет.
Мурена погладил стекло пузырька пальцем, готовый сорвать пробку в любой момент, и если потом сразу качнуться вперед, то…
— Я не могу выйти замуж.
Пальцы вмиг стали непослушными, и он повернул голову, глядя на откинувшую с лица вуаль Весту.
— Вы не хотите обручиться с герцогом? — удивленно спросил Брундо в наступившей тишине.
— Я не хочу обручаться ни с кем, я стану монахиней и уйду в монастырь, потому приношу клятву в храме Нанайи, обязуюсь служить ей верой и правдой, и заклинаю священный огонь принять мой дар, — произнесла Веста, шагнув к факелу в центре алтаря и собираясь коснуться его.
— Глупая девка! — побагровел Освальд, бросаясь к ней. — Не смей делать этого!
Мурена не мог бы и под пытками объяснить, как Кори попала в храм, и уж тем более, как она проникла к алтарю. Возможно, ее принесли вместе с ритуальными корзинками из кладовки, где она часто дрыхла, наевшись вяленых колбасок, а потом крыса переместилась к нему, привлеченная уложенным у чаши с факелом виноградом. Но случилось следующее: Веста, схватившись за факел, завизжала, увидев спрыгнувшую в нишу потревоженную Кори, и, отшатнулась, выронив его из рук прямо на хвост горностаевой мантии подбежавшего Его Величества. И только по несчастливому стечению обстоятельств тот, отступив назад, опрокинул на себя лампадку с маслом.
— Горим! Король горит! — завопили вокруг, острие кинжала перестало давить под лопаткой, и Мурена уставился на рухнувшего на пол орущего Короля — ничтожного, смешного в своем трепыхании, жадного и властного Короля. Огонь имел природу необычную, поскольку не потух даже когда на него вылили воду из поилки для птиц. Освальда пытались потушить сорванными гербами, набрасывали тряпки, но он горел и горел, пока не прекратил истошно кричать, и Мурена пришел в себя, замечая сквозь дым и смрад, что в храме кроме него и охраны никого нет. Леона и Весту вытолкали первыми, гости сбежали сами. Ощутив тяжелый взгляд затылком, Мурена обернулся и увидел стоящего у колонны Йоло — бледнее самой колонны. Кровь, сбегающую из носа по губам и подбородку он не вытирал, это делала другая, женская рука.
— Какого демона только что произошло? — спросил Мурена, подходя на ослабевших ногах.
— То, что должно было, — улыбнулась Шу, поглаживая другой рукой Йоло по волосам — нежно, по-матерински. — Я же говорила, что Шу можно доверять.
— Но…
— Йоло и его брат — одни из последних, кто принадлежит к почти вымершему роду. Я не могу допустить, чтобы он исчез окончательно, я и не помогала толком — всего-то направила его силы так, чтобы он не разрушил сам себя.
— То есть ты, помогая мне, помогала ему?
Шу подняла на Мурену глубокие, точно выточенные из обсидиана непроницаемые глаза.
— Я отвечала на молитвы. Его, твои, Нико, Весты. Леона.
— Это в каком таком… смысле? — произнес Мурена осипшим голосом.
— Я слышу все, о чем просят и направляю ваши пути, сплетаю нити из пряжи ваших жизней. Одинаково люблю всех своих детей, но таких, как Йоло или как ты, бездарь, мне приходится любить чаще. А где благодарность, хороший мой? Не ты ли обещал высосать мои глаза? — Шу перевела взгляд на дымящееся тело за спиной Мурены, затем на возвышающуюся над ним статую грозной, облаченной в струящееся нечто, богини. — Какая безвкусица. И совсем ведь не похоже.
Мурену он начал искать, только передав упавшую без чувств Весту на руки не менее пораженного Вилли.
— О, Богиня! Что же это? Как же так? Отец выжил? — спрашивал он трясущимися губами, а Леон качал головой: