Утром Сонька ничего не помнила о прошедшей ночи. Она не подозревала, что с легкой руки нового знакомого, которая добавила в коктейль морфия, стала частью его коварного плана. Проснулась она без одежды в его гостиничном номере. Варфаламеев заверил ее, что ночь была прекрасной, но полученная информация казалась ей сомнительной. От полноценной страстной ночи уж конечно остались бы хоть какие-то воспоминания. В каком бы не была состоянии Сонька, о половом акте она ни разу не забывала. Хотя однажды, работая в притоне, она заснула под каким-то солдатом. Он был очень худой и тихий. Но ведь самое начало она запомнила! Отсутствие памяти ее тревожило намного меньше, чем тот факт, что про ее проступок может узнать Колченогий, ведь его люди видели, как девушка уходила в компании Александра. Ее смелость испарились вместе с пузырьками шампанского.
— Ты весь день собираешься ходить в этой проклятой шляпе? — взбунтовался Колченогий за завтраком. — Я в ней не вижу твоего лица! Современная мода! Не понимаю ее!
— Ты говоришь, как старик! — поддразнила его Мэри, разглядывая заставленный всякими вкусностями стол. Хозяин дома распорядился, чтобы утренняя трапеза проходила в комнате, примыкающей к его спальне. Мери сидела совсем голая, но головной убор не потрудилась удалить с головы. Колченогий был в бархатном темном халате.
Мэри смаковала персиковый мармелад, довольно причмокивая, который выковыривала из маленькой аккуратной вазочки серебряной ложкой. Мужчина же по обыкновению своему ел на завтрак кашу. Он прочитал краткую лекцию, почему так полезны крупы и порекомендовал ей покушать плотно, потому что за ночь она наверняка утомилась. Мэри рассмеялась.
— Поем. Позже, — пообещала женщина, поправив шляпу, которая съехала немного на бок. — Как ты жил без меня, Сережа?
Его скулы еле заметно напряглись, возникла пауза. Готов ли он погружать ее в помои своей жизни? Стоит ли рассказывать то, о чем вспоминать не хочется? Ночь была волшебной! А после ее вопроса будто наступил рассвет, обнажая уродство его несовершенной жизни. Когда молчать было уже не прилично, и молчание начало неприятно сдавливать атмосферу комнаты, он откинулся на спинку своего кресла и начал говорить, осторожно подбирая слова:
— Я был в трудном путешествии. Долгом. Унылом. Странном. И искал выход из бесконечного лабиринта. Мучительно. Болезненно. Прилагая усилия. Я устал. Свет в какой-то миг погас… И мне стало страшно. Очень страшно! Не сразу, но я победил свои страхи! А теперь я думаю, что мне лишь казалось, что я их победил!
— Звучит как сказка. Путанная, но философская сказка в восточном стиле.
Мэри понимала, что о прошлом ему говорить совсем не хочется. Она вскочила и быстро юркнула к нему на колени, после чего нежно прижалась, потираясь носом о его подбородок. Щетина уже проросла, и подбородок был колючий, но ей это нравилось. Ей нравилось в нем абсолютно все!
Колченогий столько лет таскал свои воспоминания, которыми не мог поделиться ни с одной живой душой. Не то, чтобы не хотел, просто не встретил того человека, с которым мог бы разделить эту ношу, кому соль его боли не показалась бы слишком горькой. Его Маруся, его Мурка была здесь, и он снова боготворил ее.
— Не хочешь, не говори о себе, — мягко промурлыкала она. — Просто рассказывай что-нибудь, хочу слышать твой голос…
— Конечно, ты хочешь слышать голос! Потому что в этой шляпе ничего не видишь, — проворчал Колченогий. — Что тебе рассказать?
— Сказку! — жизнеутверждающе произнесла Мурка и перебралась к столу. Урчащие внутренности требовали утолить голод. Он оказался прав — прошедшая ночь изрядно потрепала ее физические силы.
— Значит, хлеба и зрелищ тебе подавай, моя Мурка? Слушай… сказку! В ссылке, в лагере, меня называли Сказочник. Я был чтецом-романистом. Пересказывал мировые литературные шедевры в доступной форме для урок. Как ты понимаешь, пришлось освоить их язык, иначе бы они ни черта не поняли! За корку хлеба. И за то, чтобы быть неприкасаемым. Смерть в ссылке оставалась незамеченной. Был у нас важный человек — из Петроградских «козырей» — очень уважал мои побасенки. Соберутся уркаганы вокруг, сядут… «Сыпь слова, сказочник!» — проскрипит самый главный. И приходилось говорить, говорить… несколько часов подряд. Сколько же я этих сказок пересказал — не пересчитать.