— Надь! А ты откуда ж Домрачёва этого знаешь?
2
Сияя, Степан Фёдорович заполнял баллон «Газели» пропаном, морщил лоб и озирался. Со стороны Мешково на розовое небо наползала тёмно-синяя хмурая туча, и с ней уже слились макушки ёлочных крон. Залив топливо, Домрачёв отогнал «Газель» и пошёл в магазин.
Обычно скупость отступала от него, только когда на него давили люди или обстоятельства. На сей же раз он никакого давления не испытывал: просто душа просила чего-то этакого (например, кофе и булочку). Степан Фёдорович не до конца сознавал, в чём причина его мгновенного счастья, или не сознавал вовсе — ему казалось, что добродушный старик заставил его радоваться, — но ощущал, что ему было немного за своё счастье стыдно, ведь, как-никак, цель его визита в Мешково диктовалась трагическими событиями.
Умершего в одиночестве дядю Жору Степан Фёдорович знал не очень хорошо. Можно сказать, не знал его вообще. В детстве отец Степана Фёдоровича, Фёдор Аркадьевич, с женой возили сына и дочь в деревню. Кажется, каждому члену семьи в деревне нравилось, кроме маленького Стёпы. По детству и молодости ему вообще в жизни мало что нравилось, точнее, ничего не нравилось, и оттого, что деревню он видел только в детстве, она, как ему казалось теперь, приятных чувств вызывать не должна. Однако это мнение никак не стыковалось с тем, что он испытывал сейчас, стоя у жёлтой «Газели» и потягивая горький горячий кофе. Он казался даже чересчур горьким, и Степан Фёдорович открыл крышку, чтобы посмотреть на его цвет, и искренне удивился, не увидев ни малейшего следа белого молока в чёрной жидкости. Кофе вообще не был его напитком. Домрачёв никогда не относил его к чему-то необходимому, потому тех, кто любит пить кофе, он считал транжирами. Он прекрасно сознавал, что чай, как и кофе, — продукт далеко не первой необходимости, но не мог с той же уверенностью клеймить любителей чая транжирами, потому как сам горячо обожал этот напиток. Теперь же он выбрал напиток по названию. Американо! Уж очень оно аппетитно звучало, это название.
Взрослым Степан Фёдорович видел дядю Жору дважды. И то один раз мельком. Первый раз, когда Домрачёву было немного за тридцать, дядя Жора приехал в Москву на лечение и на обратном пути остановился на трое суток у Фёдора Аркадьевича с женой. Степан Фёдорович заглянул к ним как-то раз вечером, потому что отец сильно просил его, и, выпив рюмку коньяка, пошёл домой, жалуясь на усталость после смены. Дядя Жора тогда показался ему таким же, как в детстве: непонятным толстым дяденькой-весельчаком.
А во второй раз они встретились, уже когда Домрачёву было сорок шесть, на похоронах Фёдора Аркадьевича. В этот его визит на самих похоронах они обмолвились буквально парой слов, а вечером размякший дядя Жора рассказывал много историй про брата, две из которых Степану Фёдоровичу запомнились. Одна о том, как Георгий и Фёдор Аркадьевичи, будучи подростками, переплывали реку, чтобы спасти на той стороне их пьяного отца от злых собутыльников, а другая — как Фёдор на свадьбе Георгия на спор съел сороконожку.
К вести о том, что дядя Жора умер, Домрачёв отнёсся с безразличием. Когда мать позвонила ему с этой новостью, он, увлечённый работой, даже не понял, о ком идёт речь, и просто сказал ей: «Что поделать — все там будем». Только вечером, когда жена Наташа, ставя на стол тарелку гречи со свиными котлетами, расспрашивала голодного мужа о том, как прошла его пятница, Степан Фёдорович вспомнил о звонке матери. Он подумал: «У матери кто-то умер», но ничего не сказал. На следующий день он пошёл к матери и, постеснявшись уточнить напрямую, кто умер, наводящими вопросами выведал правду.
На похороны из семьи никто не поехал: мать болела, сестра не могла уйти с работы, Степан Фёдорович сделал вид, что тоже не мог, но на самом деле просто не хотел. Оказалось, что дядя Жора был никому не нужен. Жена его умерла несколько лет назад, единственный сын — ещё молодым, другие родственники знать его не хотели, а те, кто всё-таки хотел, поумирали раньше. В итоге похоронили дядю Жору сочувствующие соседи своими усилиями.
Умер он осенью, в середине октября. Степан Фёдорович же позабыл об этом уже на следующий день и не вспоминал вплоть до злополучного январского звонка. Он только ушёл в отпуск (числился слесарем на заводе по производству амбарных замков), как на следующий день утром раздался звонок от матери. Сказала, что звонили соседи дяди Жоры и просили приехать кого-нибудь из семьи за вещами и архивом. Домрачёв сначала не понял, при чём здесь он, а когда догадался, начал покашливать, бубнить и заторопился попрощаться с матерью. Тогда она напрямую попросила его съездить в деревню, и он, сказав, что попробует выбраться, с чистой совестью положил трубку и пошёл завтракать. К обеду позвонила сестра и попросила о том же. Вечером об этом уже знала жена… В общем, пришлось Степану Фёдоровичу выехать в Мешково, потому что отказываться от живой просьбы, не по телефону, он так и не научился.