«Смелость города берёт», — подумал я, но больше ничего не предпринял, хотя очень хотел. Забавно, но на море я был гораздо решительнее. В конце концов, что она мне сделает? Ну, поцарапает, закричит… Прибежит старшая сестра, вместе с Клавой они отправят меня в кровать, я провалюсь со стыда под землю. Будут смеяться надо мной раненые, скажут, что мне, мол, захотелось попробовать русскую девочку. Впрочем, нет, они так не скажут, они и сами молоды и тоже где-нибудь в Крыму или за Уралом оставили своих баб и часто говорят о девушках. Двое из них однажды даже намекнули, что им было хорошо с сестричкой Клавой, и вроде бы одного соблазнила старшая сестра, хотя она, кажется, живёт с доктором. Об Ане они говорили намёками — о том, что, дескать, у неё крепкий задок, — об остальном же умалчивали и только посмеивались втихомолку.
Тут вспомнилась мне русская пословица: «Думай, не думай — царём не будешь». Однако я всё равно, не знаю уж, почему, не решился залезть к ней под одеяло. Я вернулся к себе. Безногий старшина обозвал меня «героем». Чувствуя себя неловко, я стал объяснять, что у нас с ней ничего не было.
Где-то нужно было умыться. Проточной воды я не нашёл. Возле ведра стояла жестяная кружка, с её помощью умывались больные. Отказавшись от этого совершенно лишнего теперь ритуала, я улёгся.
Лёжа в кровати, я слушал рассказ мордвина. Оказывается, у них охотятся на медведя без огнестрельного оружия. Не всякий снаряд пробьет шкуру этого зверя. Конечно, неплохо бы иметь в данном случае карабин, но в нужное место попасть всё равно нелегко. Не удаётся убежать даже от раненого медведя. Поэтому они, когда отправляются зимой искать медвежью берлогу, берут с собой толстую палку из бука, заострённую с двух концов. Нужно разбудить медведя в берлоге, это не так-то просто. Зимой медведь спит крепко, а когда встанет, ищет того, кто помешал ему спать.
И вот стоит уральский мордвин или сибирский эвенк с буковой палкой в руке, в латаном кожухе и в меховой шапке, мороз крепок, но неизвестно, сколько градусов, потому что термометров нет, — и тут вылезает из берлоги свирепый мишка. Он стоит на всех своих четырёх, и перепуганный охотник ждёт, когда животное поднимется на задние лапы, чтобы правой передней дать в морду тому, кто его разбудил, — этот удар будет смертельным. Человек теперь уже сбежать не может, хотя у него со страху дрожат поджилки. И в ту минуту, когда медведь встаёт на задние лапы, сибиряк втыкает в снег конец шеста, а второй, более острый, подставляет медведю под горло, а сам убирает свою голову. Если медведю не удаётся достать человека лапой, животное теряет равновесие и всей тяжестью своего тела падает на передние лапы, и тогда подставленный шест из бука пронзает ему гортань насквозь. И охотник побеждает. Однако не всегда человек берёт верх.
— Веришь ли ты в любовь? — спросила меня Аня, идя по холодному коридору со шприцами в руках.
Ответить я не успел, она уже скрылась в комнате, куда с очередным караваном привезли раненых. Среди них не было поляка, только негр, двое арабов, португалец и китаец. Меня они не интересовали.
Какое-то время я размышлял над вопросом Ани, а потом, встретившись с ней снова (рядом никого не было), сказал, что не знаю, что такое любовь. Мой ответ ей не понравился. Что ж, я спал с негритянками, шлёпал по голым попкам азиаток, у меня есть девушка в Ирландии — ни одна из них не задавала мне подобных вопросов. Я платил африканкам за любовь, азиаткам дарил подарки, ирландка сама дарит мне презенты… но ведь Аню такое проявление чувств наверняка обидело бы. Да и что я мог дать ей здесь, в холодной комнате, голодный, накрытый рваным одеялом и старой тёмно-синей курткой?
Несколько дней мы с ней не виделись, не было повода. Держалась она со мной официально и никак не отвечала на заигрывания других раненых.
Казалось, фронт на Кольском полуострове совсем окоченел, хотя изредка доносился оттуда гул далёких взрывов, а когда бомбили город, дрожала под ногами земля. Из госпиталя уходили те, кто уже мог ходить, некоторые — например, нанаец — были без ног, и привозили к нам новеньких, причем не только моряков, но и солдат из-под Кандалакши. Наконец и я спросил врача, когда он выпишет меня, я чувствовал себя всё лучше и не хотел попусту занимать койку, меня тянуло в море.
Я требовал, чтобы меня отпустили на моё судно, приписанное к каравану РQ-7, хотя и не знал, вернулось ли оно из ремонтного дока Архангельска. Не знал я и о том, какова судьба моих товарищей.
Я искал Аню, чтобы попрощаться с ней, но найти не мог. Клава и старшая сестра говорили, что она где-то рядом, но искать её не хотели.