«Первые защитники Эскадры» - гласит подпись на оригинале снимка
освободится место, чтобы побросать в свою очередь. Воображаю состояние тех, кто в это время был в
Фридрихсгофе.
Алехнович отошел. Подходим мы; пристреливаемся одной пудовкой и бросаем две двухпудовки.
Делаем круг и подходим с 15-пудовкой. В этот момент я замечаю, что третий мотор выбрасывает из труб
красный огонь и что шум его что-то изменился. Смотрю — на счетчике 900 оборотов вместо 1200. Пытаюсь
прибавить газ. Но нет, обороты падают. Уже 700. Я говорю Панкратьеву: «Третий мотор!» Он смотрит, видит,
что обороты упали уже до 600 и хладнокровно выключает мотор. «Передай, чтобы сбрасы вали бомбу». Гляжу
— Фридрихсгоф уже под нами. Иду к люку и вижу, что все насторожились и сейчас бросят. Мелькает мысль:
сказать — бомбу бросят в поле, переждать несколько секунд — бомба попадет все-таки в станцию.
Возвращаюсь к Панкратьеву. В это время бомбу отцепляют. Передаю: «Сбросили!»
Панкратьев жалуется: «Не могу удержать, левую ногу ужасно давит!» Что делать? Бегу назад за
инструментами; в момент возникает решение помочь ноге, тянуть за трос
Возвращение с боевого полета. Осень 1915 г.
управления. По дороге вижу в люк облако дыма над станцией. Ура! Значит, попали. Не зря промедлил. Да и как жаль
было терять эдакую махину.
Беру плоскогубцы, кусок проволоки. Вижу амортизатор (резиновый шнур в оплетке из ниток). В
голове моментально создается план: тянуть им. Двигаюсь быстро, почти бегом. На ходу передаю публике у
люка: «Стал третий мотор». Выражение лиц сразу меняется. Горшков тотчас же идет вперед и становится за
стулом. Лицо серьезное, но великолепно спокойное. Как это красиво! Я говорю Панкратьеву: «Потерпи еще
секунду, сейчас сделаю». Обертываю крест-накрест проволокой оба левых троса. Мотор стал с правой
стороны, к счастью, не крайний, а ближайший к кабине. Поэтому аппарат заворачивает вправо, и, чтобы вести
его ровно, надо ворочать влево и левой ногой несосветимо давить. Закрепляю тросы «удавкой» и привя зываю
амортизатор. Пробую — крепко ли — и закидываю другой его конец за ножку стула. Вся операция эта заняла
не более полминуты.
—
Как, — спрашиваю, — легче?
—
Легче, но еще давит.
Подтягиваю до того, что перестает давить, и завязываю амортизатор. Панкрат отдает приказание:
«Смотри по анероиду! Павлову все время мерить скорость относительно земли». Передал.
Вся драма в том, что мы в 40 верстах в тылу, это расстояние до ближайших наших позиций. А в
первую минуту мы потеряли не меньше 100 м. Всего же у нас высоты было 2800. И весь вопрос в том, успеем
ли мы дойти до своих или придется сесть в плен. Смотрю на часы и на анероид. Вторая минута, третья,
четвертая. Замечаю, что теряем как будто меньше. Пятая, шестая — определенно меньше, уже 70 м в минуту.
Вспоминаю про барограф. Бегу к нему и вижу: о радость! — линия спуска сначала крутая, а дальше идет все
положе и положе. Вынимаю барограф из футляра, показываю Панкрату и Горшкову, а линия на глазах делается
все положе. Уф, как отлегло на сердце! Любовался, глядя на Горшкова и его спокойствие. У него только масса
ласки в голосе, когда обращается к Панкратьеву или ко мне. Панкратьев серьезен, но тверд, и очень красив
был его жест, когда, увидев на счетчике 600 и красный огонь из труб мотора, коротко и решительно поворотом
рукоятки отдельного контакта остановил «больной» мотор. Принцип у нас обдуман: жги мотор, но выходи. Но
ведь 600 оборотов, винт уже не тянет, а тормозит.
Сменяю Панкрата, но корабль виляет. Не могу наладиться и понять, что надо, и Панкратьев садится
опять. Проходим Митаву. Снизились до 1800 м и идем горизонтально. Понимаю свою ошибку. Надо было
неработающую сторону держать выше, идти с креном. Из Митавы какая- то батарея бьет по нас, но недолеты
почти в целую версту. Мы с Горшковым у дверей и при каждом разрыве хохочем. Вспоминаю про спрятанные
бомбы. Вытаскиваю их, но целей нет. Сбрасываю одну, целясь в перекресток дорог, — перелет. В это время
внизу речушка и мост через нее на трех баржах. Пристрелка, есть, — бросаю. Ура! Бомба — прямо в баржу,
ближе к носу, и в ту, что стояла у северного берега. Зовет Панкрат — бегу.
—
Потрещи из пулемета!
—
Есть!
Иду и сыплю в окопы. Делаю несколько выстрелов из своего «винчестера», и мы дома. Немного
уменьшаем газ и садимся на аэродроме. Садятся Нижевский, Лавров... Башко еще нет. Идем к дому,
обмениваемся впечатлениями. Вдали показался Башко. Ну, к счастью, все. Пишем донесения.
Мы исковыряли Фридрихсгоф, а складов не нашли. Лавров пощипал Туккум. У Башко замечательный
полет — за 100 верст в глубину от фронта. По дороге нашел штаб фон Белова в большом замке, во дворе
автомобили. Бросили туда пудовку. Попали в середину двора. В замке, очевидно, появился большой спрос на
оконные стекла, что по морозному времени штабу армии большое удовольствие. Но вот дальше-то: в Шавлях
несколько составов, видно движение поездов. Около вокзала войска. Бросали в два круга. Попадания
отличные. Молодчина Наумов!
Вообще, кому какое дело до наших полетов? Но припомните историю того времени. С 7 октября
отчаянный напор немцев на Двинск вдруг как-то ослабел и возобновился только неделю спустя. Но мы-то
прекрасно воспользовались этой неделей. Резервы подвезены, все оправилось и отдохнуло, и результат
налицо. Двинск немцам только улыбнулся, а могло быть плохо. Что же случилось? Да очень просто. Немцы
большие аккуратики, все рассчитано до точки. Вдруг неожиданность: на единственной железной дороге
пробка, да какая! Ведь едут поезд за поездом. Пока пробку уладили, результат — приостановка под Двинском.
Виновники: Иосиф Станиславович Башко и Александр Александрович Наумов. Хорошая вещь — «Муромец»
с хорошим командиром и артиллеристом. Красивое дело: цять кораблей, около 80 пудов бомб в одно утро.
Одна беда: у нас с Башко «Руссо-Балты» и «Аргусы», а у остальных «Санбимы». На них полет тяжел порою
до невыносимости. Мотористы лазят по крыльям и чистят свечи, ибо они стоят вверху цилиндров и вечно
замасливаются. Выяснилась причина поломки мотора: при пригонке буксов в одном цилиндре поршень
оказался с перекосом, и он в конце концов задрал цилиндр. Меняют два цилиндра,поршни и проверяют весь
мотор, а тут погода — прелесть. Наши летают взапуски.
Башко идет на Бауск, может быть, выйдет опять на железную дорогу. Проходит три часа. Башко нет.
Волнуемся, часы идут, нет и нет. Время, на которое он взял бензина, вышло. Нет «Киевского». Телеграфируем
в штабы. Ответа нет. Пропал! Вечером телеграмма. Оказывается — живы и здоровы. Сидят в полуверсте от
окопов в болоте. Корабль цел, но надо разбирать и вывозить по частям. Просят выслать весь экипаж корабля.
Оказалось следующее. В полет с ними пошел Витков- ский. Пошли на Бауск, бросали бомбы в обозы. Еще подумали,
делать ли второй круг над Бауском. Но, не сделав, повернули домой. Высота 3200 м. Вдруг все моторы сразу зачихали,
затрыкали и стали. «Илья» планирует, а до наших окопов верст 25. Ну, пропали! Башко тянет на пределе. Корабль
начинает уже покачиваться. Ветер попутный, но слаб. Все кончено, значит — плен. Корабль все ниже и ниже, а до
наших еще далеко. И вот Наумов21 со слезами на глазах начинает выбрасывать за борт пулеметы, патроны,
фотографический аппарат, анероид и все, что можно выбросить. Наконец, на 200 м проходят над окопами немцев и
плюхаются в болото, но уже у нас. При прохождении окопов у немцев вылезает резерв и начинает окатывать корабль
непрерывным дождем пуль. Спасло только то, что все они целились прямо в корабль. В крыльях 5—6 пуль, каюта уже