Вот дурни-то: бегут и бегут. Да чего вы? Ведь я вас не трогаю. Вот и последний круг. Все в пламени. Качу туда
последние три бомбы. Свободны! Панкрат вертит направо. Только что закрываю люк, отчаянный крик
Павлика: «Немец!!!» Костя Смирнов — наверх, Павлик — у двери. Сам бегу в средний люк. Вижу шагов на
800 за хвостом немец с большой «головой». Двухстоечный, нижняя поверхность чуть- чуть короче верхней,
поверхности широкие и мотор рота- тивный. Как потом выяснилось — «Гальберштадт». Беру «льюис»,
целюсь чуть выше и открываю огонь. Щелк! Один только выстрел. Передергиваю, опять только один. Пулемет
не работает. Наверху у Кости тоже заело. Немец нагоняет медленно, но верно. Правда, мы идем с полным
газом и немного на снижение, так что у нас скорость не менее 125 км/ч. Бросаю пулемет вниз в каюту и беру
«маузер». Выцеливаю и выпускаю обойму. Немец наклоняется вниз и пускает очередь из пулемета. Пулемет
работает редко: там-там-там. Опять выпрямляется. Пулемет стоит, очевидно, наверху, над винтом. Уже шагов
400—300. Я начинаю вторую обойму. На втором или третьем выстреле вдруг вспышка, удар по голове. У меня
слетает пилотка и пропадает где-то в пространстве. Продолжаю стрелять. Вижу брызги крови и ощущаю боль
в руке. Выпускаю обойму. Голове холодно. Спускаюсь вниз, беру обойму и, подобрав шлем механика,
напяливаю его. Вижу картину: Павлик смотрит на меня, и глаза у него вдруг делаются большими и широкими.
Оказывается, около него упали брызги крови, и он решил, что я опускаюсь из люка раненый. Заряжаю третью
обойму и начинаю стрелять. В это время чувствую толчки в бок. А немец уже шагах в 150. Оказывается,
Павлик подает свой пулемет, толкая меня дулом в бок. От него немец уже спрятался за стабилизатор. Бросаю
«маузер» на крыло и беру пулемет. Та-та-та-та... Веду я наискось и опять с другой стороны, как бы ставлю
косой крест на немце. В этот момент вижу, что у того что-то с мотором. Его как-то затрясло. Винт стал виден.
Он сунулся вниз и крутым виражем направо и вниз стал планировать к своим. Дружное «Ура!» и прекращение
стрельбы дали знать Пан- крагу, что все хорошо. Он уже сбавил газ, когда я подбежал сказать, что немец сбит.
Кстати, мы уже перешли свою линию.
Жаль только, что немец пошел планировать, а не упал. А то бы достался нам. Я, оказывается,
окровавил все кругом: пулемет, «маузер», люк... Накапал в пилотской, куда прибежал. Оказалось, что кровь
бежит из четырех ранок на пальцах левой руки. Очевидно, пуля дотронулась до одной из проволок
стабилизатора, разорвалась и наградила меня только осколками оболочки, а свинчаткой сбила пилотку. Два
осколка сидели в кожаной куртке. Руку замотал бинтом. На голове вскочила опухоль, больно тронуть. Мы
разлеглись с Павликом на полу и болтаем.
Костя Смирнов около Панкрата вертит карту и ничего не соображает. Слышу — Панкрат его
отчитывает за ориентировку. В конце концов вопит: «Где мы? Где Чортков?» Я с места кричу: «Чортков
справа!» Думаю в то же время: черт возьми, надо посмотреть. Высовываю голову в правую дверь и
действительно вижу: Чортков далеко под правым крылом. Впереди шум. Встаю, иду.
—
Что такое?
—
У нас нет ориентировки. Где Чортков?
—
Справа, под крылом.
—
А это что внизу?
—
Янов — Будзанов, — говорю. — Один Янов, другой Будзанов.
Я, между прочим, всегда забывал, какой из них Янов, а какой Будзанов. Так и звал их собирательно.
Это два местечка чуть западнее линии Чортков — Трембовля.
—
А Трембовля где?
—
Влево по краю крыла. Да чего вы переполошились? Вон впереди уже наши палатки видно.
Идем правильно.
—
Да он не умеет ориентироваться! — шумит Панкрат.
—
Ну, ничего. Он только первый раз.
Я повернул карту, и Костя наконец разобрался, где это. Сели. Шум, гам, радость. Телеграммы в штаб.
Пишем донесение, отмечаем; промахов не было. Вечером дождь. Лететь нельзя.
Все именинниками ходим. Прорыв удался. Прилетел 13-й. Он сбросил все бомбы с одного круга.
Сделал даже фотографию. Мне было не до того, теперь жалею. Вечером телеграмма: «Язловец взят.
Противник отошел за Стрыпу. Преследовать бомбами и пулеметным огнем». Ура, ура! Как хорошо, и мне
маслом по душе. Пулеметный огонь с корабля признан штабом армии! Молодчина — Генерального штаба
капитан, потом полковник Тарло в штабе 7-й армии. Так точно, так ясно дает задачу, не забывает поставить в
курс дела. Когда так дают задачу, кажется — наизнанку вывернешься, а сделаешь, что сказано. Отдаю
распоряжение грузить преимущественно осколочные бомбы. Беру стрелы. Спать, спать...
26 мая нагрузились доверху. Спереди в хвост не протискаться. Кассета только одна, так как
осколочные бомбы в кассету не помещаются. Эти бомбы имеют шесток на головной части, так что рвутся над
землей, разбрасывая осколки настильно, и дают страшное поражение.Вышли в 3 ч 30 мин утра. Подходим к
Стрыпе. Тишина. Переходим на ту сторону. У дверей приготовились Павлик и Костя. Высота 2200—2100 м.
Видно отлично. Идем вдоль лесной дороги. Около будки лесника какое-то движение. Люди, лошади, но из-за
деревьев не видно. Впереди большая деревня, кажется, Лещанце. Бросил 20-фунтовку. Павлик выкинул 10-
фунтовку. Остановил его. Разрывы около дороги по левой обочине. Оттуда врассыпную какие-то люди,
лошади, повозки, и — вскачь по дороге. В это время впереди в деревне, вероятно, услышав взрывы и увидав
старого знакомого, вдруг все зашевелилось. Чистый муравейник. На площади черным-черно, улицы тоже.
Народу тысяч пять-шесть. Полетели бомбы из люка и из обеих дверей. «Стоп бросать! Пулеметы!» — кричу я
и тоже хватаюсь за пулемет. А внизу-то бомбы рвет прямо в толпе, сразу оставляя большие плешины. Вот
разлетелся какой-то дом. А вот из соседней деревни уже бегут по полю. Но там народа меньше, тысячи три.
Пока работаем из трех пулеметов по первой деревне. «Стой стрелять! Приготовь бомбы!» — кричу я. Опять
град бомб обрушивается на вторую деревню. «Пулеметы!» — опять огонь. Тут уже масса бегущих по полю.
Бомбы опять рвет в деревне. Корабль наш вмазывается в облака. Моторы дохнут, дают перебои. По-
ворачиваем, даем малый газ, идем вниз. Слева по нас бьет Бучач. Шрапнель рвется довольно близко. До этого
времени, особенно вчера, не стрелял никто.
Потом по показаниям пленных выяснили, что в нас стреляла из ружей и пулеметов целая дивизия. Но
хоть бы смеху ради одною пулей попали. Решили, что мы бронированы. Я даже потом однажды сбросил вниз
записку: «Можете не трудиться стрелять, мы чересчур хорошо бронированы». Да, иногда и полотно бывает
хорошей броней.
А тем временем мы на малом газе перетянули уже через Стрыпу и принимаем левее, прямо домой.
Высота уже 1200 м. В это время вижу влево от нас около Медведовце и севернее с нашей стороны поднялся
страшный артиллерийский огонь шрапнелью, и шрапнель рвется уже над второй и третьей линиями
противника. Шрапнель рвется сплошной полосой, примерно в пять рядов, а в стороне наших батарей все
затянуто золотистой дымкой. Сейчас будет атака — заградительный огонь. Срываюсь с места, бегу к
Панкратьеву.
—
Алексей Васильевич, как моторы?
—
Хорошо.
—
Голубчик, влево от нас сейчас будет атака. Повернем, у меня еще две бомбы остались, стрелы
есть.
Полный газ. Повернули. Только что подошли, высота 1500. Все видно, как на ладони. Началась атака.
Красота невероятная. Я выворачиваю бомбы и горстями сыплю стрелы на противника. Но Бучач обозлился и
хлещет в нас шрапнелью. Уже ударило по левому крылу, и по фюзеляжу пошел «горох». Высота, правда,