Чуткий поэт видит фальшь, неизбежно возникающую при серьёзном сопоставлении дива — и фашиста, видит наивность и психологическую неубедительность этого сравнения. И после строф о диве он восклицает:
Создаётся многокрасочное полотно, чрезвычайно далёкое от тех сказок, о которых вспоминает поэт. Поэтому не совсем точен Н. Юзеев, когда он пишет: «Див — один из символических образов татарского народного творчества, воплощающих зло. М. Джалиль очень удачно сравнивает в „Волшебном клубке“ фашистов с людоедом-дивом. Таким способом образы народного творчества, средства выражения сказок в обработке Джалиля превращаются в законные и естественные средства политической лирики, посвящённой большим общественным идеям» 1. Джалиль не просто сравнивает фашистов с дивом, он вызывает в памяти далёкий образ дива, чтобы показать недостаточность этого традиционного образа — олицетворения злых сил.
В стихотворении «Каменный мешок» Джалиль уподобляет тюрьму мельнице, а камеры — каменным мешкам. Заключённые в эти мешки люди ждут очереди...
В художественной ткани «Каменного мешка», «Волшебного клубка» использованы образные средства фольклора, возникшие как поэтическое переосмысление бытовых, хозяйственных картин, знакомых крестьянину, землепашцу.
Подобные образы (коса смерти и т. п.) есть и в русском народном творчестве. В «Слове о полку Игореве» находим описание битвы как молотьбы:
Лирика обогащается эпическими картинами, образами народных сказок и народных бытовых рассказов. Они как бы раздвигают временные рамки произведения, объединяя древность и современность.
Всё богатство фольклора, древней литературы использует поэт. В моабитских тетрадях он продолжает тот синтез речевых форм татарского языка, который был начат Тукаем, Гафури, Рамеевым, Дэрдмендом и продолжен Такташем, Бабичем, Туфаном.
По-новому осмысляются Джалилем арабизмы. Они были в большом ходу ещё в начале века. В советской поэзии арабизмы, фарсизмы, за исключением получивших широчайшее распространение (как «китап» — книга, «гонах» — грех, «тараф» — сторона и т. д.), почти вышли из употребления. В пуристском ажиотаже выбрасывались слова, полные жизни, продолжавшие служить развитию языка. Между тем арабизмы не только являются пережитком феодального литературного языка, не только отражают вековые связи татарской и восточной цивилизации, они существенно обогатили татарский литературный язык, и отказ от них — отвержение всей его многовековой культуры.
Джалиль вводит такие арабизмы и фарсизмы, как «гали» (высокий), «катыйль» (палач), «гамь» (забота), «донья мазасы» (суета мира) и т. д. Включение этих слов глубоко оправданно, так как понятий, полностью совпадающих с ними, в татарском языке не существует. Арабизмы помогли Джалилю выразить сложные явления и понятия, возвышенные чувства.
Арабизмы естественно слиты с просторечными выражениями в стихотворении «Случается порой». Во второй строфе:
Арабское «мэгърур» (гордый) сочетается с идущим от религиозно-исламской лексики и ныне вышедшим из употребления «донья мазасы» (суета мира). Однако рядом с ними вполне уместными выглядят слова чисто разговорной лексики:
1
Юзеев Н. Последние стихи поэта-героя. — Совет эдэбияты, 1954, № 4, с. 112. (На татарском языке.)