Муса Джалиль. Личность. Творчество. Жизнь

Джалиль часто рисует героя трагичным — и, очевидно, не без воздействия национальной и восточной поэзии. В стихотворении без названия (написано в Оренбурге в апреле 1922 года; хранится в архиве поэта) мир представляется игралищем фатальных стихий:

Знаю! Высокая совесть на земле
Не может остаться равнодушной:
Огнём, кровью полно море.
Пусть не смотрит на землю
Сошедший на неё ангел...
...У меня нет желаний,
Все желания низки...

Поэт создаёт образ гонимого, несчастного человека и просит быть снисходительным к нему:

Когда вечерние ветры постучат,
____Разбудят тебя,
Когда мрак ночной заберётся в сердце,
____Разбудит страшные мысли,
Когда какой-нибудь путник постучится,
____Тихо, со стонами,
Когда под его шагами заскрипит
____Снег на твоём пороге,
Не проклинай... Неосторожным словом
____Не обижай его страдающую душу.
Оставшийся ночью в одиночестве
____Оборванный путник — это я!

Он пишет стихотворение, обращённое к другу, с примечательным названием «Вместо завещания» (1922, апрель):

Не забудешь ли на заре годов,
Что на земле жил и Муса.
Вспомнишь ли в тихие ночи
Грустные песни этого человека...
Ступай по земле осторожно,
Там может скрываться тайна.
Там, может, таинственные слёзы,
Впитались слёзы Мусы.

Эти мотивы грусти, уныния повторяются в стихотворениях «Это я!», «В сиротстве», «Страдалец». Любопытно, что они нередко сплетаются с боевыми настроениями молодого поэта. В его творческом сознании идёт борьба между представлением о поэте, как гонимом миром пророке, чуждом прозе жизни очарованном страннике, с идеалом другого рода: поэт — революционный борец, всесильный воин. Подчас оба эти представления сочетаются в одном произведении. Рождаются своеобразные мозаичные стихи, где нежность стоит рядом с волей, неверие с надеждой. Герой стихотворения «Перед смертью» (1922), идя «по дороге святой борьбы», упал, «раненный злодейской стрелой»:

Умру... Но (не горюю!) есть одно желанье:
Боже!.. Слушайте, святые родные!
Есть святое сердце, прикрытое этой рубашкой,
Из сердца пролилась на рубашку кровь.
Вы возьмите после смерти моей рубашку,
Повесьте на высокую иву — пусть видна будет,
Пусть видны будут миру эти проклятые слёзы и кровь,
Пусть враги, думая об их тайне, страдают.

Кровь, пропитавшая рубашку, делает её страшной для врагов, делает её знаменем борьбы.

Героика переплетена в этом стихотворении с восприятием реальности как внушающей печаль картиной разгула исторических неуправляемых сил. Голос поэта прерывается; возникают обрывки фраз, восклицания сменяются стенаниями, вздохами. Что за тайну скрывает погибший? Почему слёзы и кровь — проклятые? Недосказанность, невыраженность мысли и контурность образов, которые отличают это стихотворение, можно найти и у Такташа, Бабича и других поэтов.

М. Джалиль был хорошо знаком с татарскими писателями-романтиками, прежде всего романтиками, которые развивались в русле восточной классики. Об этом свидетельствуют воспоминания Ченекая, приводящиеся в новой книге Г. Кашшафа. Тухват Ченекай, который в эти годы был заботливым наставником Джалиля, пишет: «Муса читал все газеты и журналы. В Оренбурге в то время можно было выписывать только газеты Казани; поэтому журналы мне присылали. У меня были сборник стихов Абельманиха Каргалый, „Уммикамал“, „Мухаммадия“, „Бакырган“, „Сказание о Йусуфе“, „Тахир и Зухра“, „Буз джигит“. С творчеством Омара Хайяма и Хафиза мы знакомились с Мусой по журналу „Шуро“. Я хорошо знал арабский язык и объяснял Мусе древние книги. Когда вышла книга Гали Рахима „Шэрык шагыйрьлэре“ („Поэты Востока“), мы её прочитали вместе с Мусой. Муса унёс её домой, долго держал у себя, всю истрепал. Я старался показать Мусе стихотворные метры, раскрыть поэтическую технику» ¹.

1

Ченекай Т. Первые шаги. — В кн.: Воспоминания о Мусе. Казань, Таткнигоиздат, 1964, с. 43. (На татарском языке.)