Свидетельство Т. Ченекая имеет большое значение. Оно подтверждает тот факт, что Джалиль опирался в своих первых опытах преимущественно на восточную поэзию и на тех татарских поэтов, которые творили под её сильным влиянием (Дэрдменд, Ш. Бабич). Соединение революционной романтики с традиционными мотивами татарской и восточной классики, характерное для ранних стихотворений Джалиля, проявилось и в творчестве других татарских поэтов. Очевидно, дело не только в литературных реминисценциях.
Татарский литературовед Г. Халит, более других занимавшийся двадцатыми годами, обозначил это литературное явление термином «гисианизм» (от арабского слова «гыйсьян» — бунт). Термин этот возник не случайно. «Некоторые молодые писатели, сделавшие своим знаменем идею непримиримой борьбы со старым, называли себя „гыйсьянчи“, „гисианисты“» 2. В стихотворении «Гыйсьян» («Бунт») X. Такташ пишет: «Сын униженного простого народа, я, злой гисианист, иду...» 3 К. Наджми в стихотворении «Каменный город» (1923) пишет о «последнем гыйсьяне на всей земле» 1.
Поначалу Г. Халит определял «гисианизм» как «молодое литературное движение, направленное против буржуазных классов, мещанских элементов и буржуазно-националистических течений в литературе» 2. Под «гисианизмом» он разумеет также и неопределённость, отвлечённость образов, склонность к сентиментальности. Вернувшись в 1955 году к проблеме «гисианизма», Г. Халит более точно намечает его идейный смысл и художественное своеобразие. В основе «гисианизма» лежит «идеализация романтико-индивидуалистической личности, неумение видеть конкретные черты нового, неумение утверждать их в литературе. Поэтому в центре многих поэтических произведений находился образ романтического „я“, ниспровергающего всё старое» 3. И критик даёт определение основного содержания этого литературного явления: «гисианизм» — это культ романтической личности.
Найдя черты «гисианизма» в стихотворении «Перед смертью» и некоторых других, Г. Халит причисляет к гисианистам и М. Джалиля. Он пишет: «В творчестве поэта до 1924 года господствовали мотивы „гисианизма“, соединённые с романтизмом» 4. С этим утверждением Г. Халита солидаризируется и Г. Кашшаф: «...поэт, всё отрицая, сжигая, разрушая на земле, не в силах вынести бури бунтарского сердца, — уходит в лагерь, определяемый Г. Халитом как гисианистский» 5.
Несомненно, что у Джалиля много стихотворений, где можно найти «гисианистские» мотивы. И именно эти «гисианистские» произведения сделали имя Джалиля известным, так как они печатались более всего. Журнал «Безнен юл» публикует стихи «Гори, мир», «Зачем дала ягоды», «В сиротстве», «Раскрыл я сегодня...», «Перед смертью», «В плену».
Однако «гисианизм», конечно, не вбирает всего многогранного творчества Джалиля этих лет. Речь, на наш взгляд, может идти лишь о «гисианистских» мотивах его поэзии. Жизнеутверждающие стихотворения, напоённые свежестью и бодростью, тесно связанные с революционной борьбой, почти не публиковались в ту пору, остались в архивах. Видимо, «гисианистские» стихотворения поэта наиболее соответствовали тогдашней литературной моде, тогдашним вкусам. Очевидно, и сам Джалиль посылал в журналы стихи, подобные тем, которые печатались в них из номера в номер.
Вообще понятие гисианизма недостаточно проработано и в теоретическом и историко-литературном планах. Оно представлено как литературно-эстетическая реакция на ход революции, но нет ответа на существенные вопросы: каково же его отношение ко всему дореволюционному наследию, каково его место в эволюции, внутренней динамике советской поэзии, всей литературы; далее, чем же и как соотносится гисианизм с понятиями реализма и романтизма. Ответов на эти вопросы не было дано, и они даже не были поставлены потому, что ответ тут однозначен: послереволюционная татарская национальная поэзия естественно продолжала — и, конечно же, обновляла — традиции татарской классики, традиции и реалистические, и романтические, и притом самые различные. Явление, именуемое гисианизмом, это продолжение классики. Г. Халит, увлёкшись спецификой послереволюционных проявлений традиций, не обратил внимания на эту сторону поэтического феномена.
Джалилевские строки этой поры поразительно близки тукаевской поэзии. Но не менее отчётливо звучат в его строках отзвуки поэзии Дэрдменда, писавшего в те же годы в недалёком Орске. В его поэзии наглядно это сочетание печали и надежды, отчаяния и веры, а также исповеди и проповеди, которые и характеризуют так называемый гисианизм. Совпадают жанры — лирические излияния, высказывания, заметки по поводу, одинаковы интонации — убеждающие и объясняющие, умоляющие, схожи образная система, опирающаяся на классические восточные мотивы. Дэрдменд пишет в стихотворении под названием «Отрывок», также типичном для поэтической молодёжи тех лет:
2
Халит Г. Из опыта изучения истории татарской советской литературы. — Совет эдэбияты, 1955, № 11, с. 112. (На татарском языке.)
3
Такташ X. Трагедия детей земли и другие произведения. Казань, Курултай, 1923, с. 99. (На татарском языке.)
1
Наджми К. Ураганы. Казань, Татарский комитет печати и издательств, 1924, с. 100. (На татарском языке.)
3
Халит Г. Из опыта изучения истории татарской советской литературы. — Совет эдэбияты, 1955, № 11, с. 112. (На татарском языке.)