Представим лагерь. Смерть, властвующая и при свете луны и при свете солнца. Люди разных возрастов, вида, обличия. Среди них стойкие и раздавленные, мужественные и подлые. Среди них и те, кто ненавидит дом, где они родились, готовы войти туда с оружием. Среди них и те, кто коварно хитрит, замышляя обмануть патриотов и выслужиться перед эсэсовцами. Но есть и те, кто готов сражаться с врагом до конца. Встретившихся М. Джалилю людей объединяли не только общие воспоминания, их сближали преданность социалистической многонациональной родине, ненависть к врагу, гордость и чувство чести. Сближали, конечно же, и родной язык, нерушимые благородные национальные традиции. Эти последние, как выяснилось, будут иметь особое значение. Джалилю и его товарищам судьба послала тягчайшее испытание: доказать жизнью верность своей нации, выступив и против общего врага страны, и против попыток увести их в зыбуны, в болота национализма. Им было дано жизнью доказать, что национальное достоинство — в защите лучшего в нации, в отвержении национализма, в утверждении общего пути всех народов — пути, продиктованного идеалами народной мудрости, народного самосознания, народной совести. В чудовищном мире лагеря смерти связующими нитями оказались древние, как мир, традиции совести и чести, традиции, нашедшие выражение в идеалах национальной и социальной справедливости, утверждённых социалистической революцией. Примечательно, что самая изощрённая, подкреплённая обращением к религии, к исламу националистическая антисоветская пропаганда не обманула не только М. Джалиля и его друзей, но и подавляющее большинство военнопленных. Вчерашние крестьяне и рабочие, горожане и жители деревни знали и любили свой язык, свою землю; им было ясно, что враг, который подчас достаточно убедительно говорил о трудностях и бедах их довоенной жизни, остаётся врагом. Мир дому своему они могли принести только изгнав гитлеровцев. Их не обманывала риторика, их не могли смутить и правдоподобные слова о трудностях в стране. Обо всём этом можно будет поговорить дома, сейчас же надо выгнать захватчика, освободить страну от гитлеровцев. Правду и ложь помогали им отличить национальный разум, понимание единства интересов многонациональной отчизны.
Жестокая бесчеловечная реальность проверяла этих людей на верность национальному достоинству и интернациональному единству.
Выявилась гибельность националистических предрассудков. Выявилась решающая роль национального разума, национального достоинства.
Именно в Демблине встретились М. Джалиль и его товарищи с новым отношением гитлеровцев к военнопленным. Военнопленных попытались разъединить по принципу национальной принадлежности и их руками ужесточить войну с СССР.
Неумолимый ход событий вовлекал вчерашних солдат в новые — и политические, и мировоззренческие испытания, они учились борьбе в менявшихся обстоятельствах. В сказанном одна из отгадок того, почему волна борьбы подневольных людей с фашизмом вынесла М. Джалиля: он воплощал в себе, пользуясь его словом, песню, запечатлевшую душу родины, песню, идущую из глубин времени, песню зазвеневшую в трудные двадцатые и тридцатые годы. Песня воспринималась как символ воли, она воплощала свободу и родину. Конечно, сказалось и то обстоятельство, что М. Джалиль являл образец мужественности.
Искреннее дыхание живой поэзии подкреплялось чистым золотом мужества и чувством чести, достоинства.
До нас дошли взволнованные воспоминания о впечатлении, которое производили на людей произведения поэта. «Стихи были духовной пищей военнопленных, опорой и путеводителем в тяжёлых испытаниях. У сотен и тысяч людей они будили гражданское чувство солдата, укрепляли духовные связи с отчизной, чувство причастности к судьбе родины. Песни Мусы действовали очень сильно. Люди плакали и сжимали кулаки. Они воспринимали их как призыв своего народа к священной борьбе. Песни вселяли в остывающие сердца веру в победу, вдохновляли на героические поступки» 1.
На устах были народные песни, песни татарских советских поэтов, ставшие народными, как «Сенокос» из пьесы К. Тинчурина «Родина». М. Джалиль знал множество тукаевских стихотворений, ставших песнями, народных старинных и новых песен; он подчас включал в прежние тексты свои слова в соответствии с новой социально-политической и военной ситуацией. Певшие их считали, что всё это — джалилевские творения. «Когда смерть висела над головой и тяжёлые думы захлёстывали души обречённых узников, песня заставляла думать о жизни, раздувала тлевшие искры веры в победу, убеждала в скором крушении врага» 2, — считает Г. Кашшаф.