О тюремных буднях Джалиля в Моабите рассказал бельгийский антифашист Андре Тиммерманс.
А. Тиммерманс долгое время не знал, что его сосед — писатель. Когда они знакомились, Джалиль представился Гумеровым. Тиммерманс решил, что раз фамилия на «ов», то он русский. «Однажды, когда мы уже стали немножко понимать друг друга, Джалиль заговорил о Гитлере и сказал, что в русском языке звук „h“ не произносится, по крайней мере я так его понял, и я стал звать его не Гумеров, а Умеров, а потом заметил, что Умеров — это похоже на имя поэта Гомера, и вот тогда-то Джалиль и сказал, что он тоже поэт» 1, — рассказывал бельгийский антифашист.
«Был он человек небольшого роста, с густой чёрной шевелюрой, немного посеребрённой сединой. Слегка скошенные глаза придавали его лицу монгольские черты. Руки у него были пухлые, ноги небольшие. Таким я увидел Мусу, когда вошёл в его камеру. В первые дни нашего совместного пребывания отношения у нас были скорее холодные... Мы воздерживались от разговоров и поглядывали друг на друга без дружелюбия...
Однажды он хотел объяснить мне, по каким причинам его арестовали. К сожалению, я не понял и четверти из того, что он мне рассказывал, но я всё же уловил, что доверие его было кем-то обмануто. Этим и объяснялся холодный приём, который Муса оказал мне, когда я впервые появился в камере» 2. А. Тиммерманс находился в Моабите с конца 1943 года (декабрь) по январь 1944 года. В камере вместе с ним и Джалилем сидел «один поляк из Силезии». «Работал он на кухне в центральной тюрьме, уходил туда с утра и возвращался поздно вечером. Таким образом, практически Муса и я были почти всегда вдвоём»3.
Им хотелось разговаривать, но это было довольно трудно, А. Тиммерманс знал французский и немножко немецкий, а Джалиль русский и татарский, немецкий тоже немного. К. Симонов передаёт рассказ А. Тиммерманса: «В нашу тюрьму приходила газета «Фёлькишер беобахтер», которую раздавали заключённым. У этой газеты были довольно широкие поля. Мы обрезали их и, скрепив, делали из них узенькие тетради... Я и Джалиль рисовали на этих тетрадях разные предметы и каждый раз говорили друг другу, как этот предмет называется: Джалиль — по-русски, а я — по-французски, и оба заучивали эти слова. То есть тетради мы делали не сразу, а сначала рисовали и записывали слова на отдельных листочках, а потом уже переписывали их с переводом в тетради...
Джалиль записывал мне перевод слов по-русски латинским шрифтом, чтобы я мог их легче читать...» 1
При таком способе общения многого о собеседнике не узнаешь. Поэтому А. Тиммерманс, конечно, не знал о существовании подпольной организации, о довоенной жизни поэта.
Однако он всё же рассказал К. Симонову о некоторых друзьях Джалиля.
«Тюрьма была большая, я не мог знать всех заключённых, но в двух соседних с нами камерах — слева и справа — сидели ещё двое татар. Одного звали Абдулла Булатов, а другого — Алишев. Этот Алишев, кажется, если мне не изменяет память, раньше, до войны, писал сказки для детей. Мне об этом рассказывал Муса Джалиль. Вместе с этими татарами в каждой камере сидело по бельгийцу. Эти бельгийцы были мои знакомые, они были оба арестованы в один день со мной по тому же делу, что и я. Мне хотелось как-нибудь связаться с ними, а Джалилю — со своими товарищами-татарами. Мы хотели пробить хоть небольшие отверстия в стенах, чтобы просовывать записки, но у нас не было для этого инструмента.
В нашей тюрьме заключённым, если они просили об этом, иногда давали работу и инструменты для работы. Мы с Джалилем попросили дать нам работу, надеясь получить при этом какой-нибудь инструмент, которым можно ковырять стену. Наши надежды оправдались, нам приказали вырезать пазы на деревянных круглых крышках (не знаю, для чего и куда шла эта деталь). Для работы нам дали несколько инструментов, в том числе небольшую стамеску. Этой стамеской мы и стали ковырять стену.
Сначала мы стали долбить стену, отделявшую нас от камеры, где сидел Булатов. Возле этой стены стояла тюремная параша на трёх деревянных ножках. Одна из ножек почти вплотную подходила к стене и прикрывала кусок её. Именно там, за этой ножкой, мы и стали ковырять стену так, чтобы дырка оставалась незаметной. Нам повезло — с самого начала мы попали в щель между двумя кирпичами: стена была толстая, в полметра; мы долбили её много дней, не помню сколько. Уходя на прогулку, мы с Джалилем каждый раз выносили по горсти щебня и понемножку, незаметно высыпали его на землю на тюремном дворе. Наконец мы пробили узкую щель и с этого дня стали разговаривать — я со своим товарищем-бельгийцем, а Джалиль с Булатовым.