Прочное здоровье усиливало его душевную гармонию. Сила, неутомляемость хорошо подчёркивали его внутреннюю мощь.
Нельзя говорить, что физическая сила была основой его душевной крепости. Во время серьёзной болезни он доказал, что его дух не подчинён телу.
Однако то чувство единства с природой, чувство растворения в бытии, которое было присуще ему, выражалось в общей слитной несокрушимости духа и тела. Он был очень гармоничен, на редкость целостен, создан для того, чтобы полно жить, бороться, трудиться, радоваться.
В довоенных произведениях Джалиля смерть воспринималась не просто как неизбежное физическое завершение жизни (об этом он попытался рассказать лишь в одном произведении — незаконченной поэме «Доктор»). Поэт прежде всего видел в смерти преграду человеческому мужеству, звал к её преодолению. Так было в поэмах «Пройденные пути», «Отрывки», в стихотворениях «Счастье», «О смерти», «В памяти», «В больнице».
Это противопоставление — смерть и борющийся с ней человек — вновь появилось и, главное, постоянно углублялось в поэзии Джалиля военного времени. Война заставила поэта пройти сложный путь философского развития. Героическое отвержение смерти постепенно дополняется глубоким пониманием бытия человека, масштабным осмыслением жизни и смерти.
Жена, дочь остались далеко, впереди был фронт. Джалиль отправляет с Волховского фронта завещание (написано 27 мая 1942 года на имя Г. Кашшафа); посылает тревожное, полное поистине философской глубины письмо жене 12 января 1942 года. Это письмо раскрывает первую реакцию М. Джалиля на войну, содержит размышления, с которых начиналось осмысление поэтом трагических коллизий в жизни человека той эпохи, вековечных проблем человеческой истории.
Хотя это письмо (до сих пор опубликованное лишь в извлечениях) носит интимный характер, в нём нашли выражение такие черты характера поэта, которые во многом определили его судьбу. По этому письму, написанному близкому человеку, можно уже предвидеть, как поведёт себя Джалиль в годы страшных испытаний, выпавших на его долю. Это откровенная исповедь, исповедь человека, стоящего на пороге испытаний.
Джалиль начинает как бы с извинения: он хочет, чтобы его признания были восприняты просто, естественно, чтобы они не показались позой.
«Я дневники не пишу, не чувствую внутренней потребности, а принудить себя не могу и не хочу.
Но иногда бывают такие минуты в жизни, когда чувствам и мыслям становится тесно в сердце и голове, хочется что-то писать — не то дневник, не то письмо.
Последний мой отъезд из Казани был самым тяжёлым моментом моей жизни за последние годы. Я не могу забыть (об этом отъезде), поэтому и решил написать тебе о нём...» 1
О чём же об этом? О смерти. Наедине с женой Джалиль пытается выяснить, как он поведёт себя, если смерть станет неотвратимой. Он пишет не стихи, не художественное произведение. Это рассуждения вслух, когда слушатель — жена, когда всё самое затаённое выговаривается просто, без желания что-либо смягчить или упростить.
«Я не боюсь смерти, — пишет он. — Это не пустая фраза. Когда мы говорим, что мы смерть презираем, это на самом деле так. Я не знаю тот момент, когда я, будучи под опасностью, со страхом думал о смерти. Великое чувство патриотизма, полное осознание своей общественной функции доминирует над личными чувствами страха. Когда приходит мысль о смерти, то думаешь так: есть ещё жизнь за смертью (загробная жизнь); не та „жизнь на том свете“, которую проповедовали попы и муллы. Мы знаем, что этого нет. А вот есть жизнь... в сознании, в памяти народа. Если я при жизни делал что-то важное, бессмертное, то этим я заслужил эту другую жизнь — „жизнь после смерти“. Потому что обо мне будут говорить, писать, печатать портреты — чего доброго. Если этого я заслужил, то зачем мне бояться смерти? Цель-то жизни в этом и заключается: жить так, чтобы и после смерти не умирать. Вот и думаю я: если я погибну в Отечественной войне, проявляя отвагу, то эта кончина совсем не плохая». М. Джалиль не философствует, а просто здраво рассуждает. Бессмертие предстаёт по-бытовому очевидно. В здравых словах выражается современный ему спартанский дух, массовое по своему характеру, формулировкам осмысление величия и бренности бытия. Он продолжает: «Ведь когда-нибудь-то должно кончиться моё земное существование, оборвётся же нить моей жизни когда-нибудь по законам природы. Если не убьют, то умру на постели». Мысль о смерти стремительно несётся к мысли о жизни: «Да, конечно, тогда, быть может, я не буду молод: умру, может быть, в глубокой старости и за 30–40 лет, оставшиеся до этого момента, я сумею создать очень много хороших вещей, принесу много пользы для общества. Это, конечно, правильно. Больше жить, значит, больше трудиться, больше приносить пользы обществу. Поэтому небоязнь смерти вовсе не означает, что мы не хотим жить, нам всё равно. Совсем не так. Мы очень любим жизнь, хотим жить и поэтому презираем смерть!