Никчёмные титулованные людишки, алчущие благ, никак в толк не возьмут, зачем так рьяно исполнять свои обязанности, переживать за страну, за судьбы королевства, когда у тебя и так полно всего — богатств, постов, замков…
Им не дано почувствовать счастье победы, торжество преодоления вражьей воли, когда твои помыслы осуществляются, когда соседствующие с Францией государи испытывают злобу и страх, наблюдая, как крепнет королевство, направляемое умелой рукой из Парижа. Из Малого Люксембургского дворца…
— Ваше высокопреосвященство… — прошелестел камердинер, сгибаясь в поклоне у дверей.
— Ступай, Дебурне, — ласково сказал кардинал.
Со вздохом облегчения он осторожно опустился в кресло — геморрой замучил…
Кошки сбрелись тут же: беленькая Мириам устроилась на коленях кардинала, Фенимор, кот тигрового окраса, прилёг в ногах, серые Приам и Тисба мурлыкали под креслом, а вечно встрёпанный Мунар ле Фуго умывался совсем рядом с каминной решёткой, раздражённо помахивая хвостом.
Ришелье откинул голову на высокую спинку кресла и улыбнулся. Он испытывал покой и тихую радость. Никто, даже король, не понимал пока, что одержана ещё одна победа в той череде тайных боёв и явных сражений, которая зовётся политикой.
Ах, сколько часов провёл без сна «Красный герцог», тревожно ворочаясь с боку на бок, точно зная, что по дорогам Франции, Фландрии, Лотарингии, Савойи пробирается лазутчик Бэкингема, ловкий и коварный лорд Монтегю!
Это было невыносимо — сознавать, что вокруг тебя плетутся сети, а ты бессилен сорвать зловещие планы врагов, имя коим — легион. И вот лорд Уолтер попался…
Сухое лицо Ришелье смягчила улыбка. Ах, как здорово!
Бэкингем, подстилка старого короля Якова, нынче не в фаворе. Он по-прежнему могуществен и ходит в любимчиках у Карла I, но в парламенте недовольны герцогом, и влияние его тает.
«Забавно…» — задумался кардинал. Королеву Анну с герцогом свели двое — Мари де Шеврез и Генри Рич, граф Холланд. Генри — красивый молодой мужчина, и Яков I увлёкся им, вот только граф не поддался, как Вильерс, а удалился с прокушенной губой — после страстного королевского поцелуя.
А если бы дал слабину? Вполне возможно, что тогда всё потекло бы по-другому — Генри стал бы фаворитом, даровали бы ему титул герцога, навешали бы на грудь прочие цацки, а вот объявить войну Франции из-за собственного каприза Холланд вряд ли решился бы. Не тот норов. Рич — человек сдержанный, порой даже слишком. Ведь стоило бы ему только объявить во всеуслышание о связи Анны Австрийской с герцогом Бэкингемом, как разразился бы грандиозный скандал. Уцелел бы тогда Джордж Вильерс, Бог весть, но в том, что герцог утратил бы всю свою власть, нет сомнений. Однако Холланд промолчал…
Говорят, что Бэкингем — влюблённый сумасброд. Дескать, король и кардинал отказали ему от должности, не позволив стать английским посланником при дворе, и герцог разобиделся, пришёл в ярость, оттого, мол, и затеял войну, подбивая окрестных владык выступить всем миром против французского королевства.
Да нет, просто Бэкингем ощутил, как шатко его положение, и поспешил принять меры.
Карл IV, герцог Лотарингский, Карл Эммануил I, герцог Савойский, Максимилиан I, герцог Баварский, — эта бесчестная троица почти согласилась напасть на владения короля Людовика, поддавшись уговорам пройдошливого Джорджа Вильерса.
Ещё чуть-чуть, и Франция стала бы похожа на раненого медведя, отбивающегося от собак, теряющего кровь и силы. Но не бывать тому!
Поимка Монтегю спутала карты внешним врагам государства, оборвала связи, раскрыла секреты. А мы и внутренних вражин поприжали…
— Да, киса? — проворковал Ришелье.
Он погладил Мириам, и кошка замурлыкала, впуская и выпуская коготки.
Ох, уж эти внутренние враги! Нет ничего подлее родни, особенно если речь идёт о близких его величества. Но и здесь Бог был милостив.
Сезар де Бурбон, герцог Вандомский, и его брат Александр, Великий приор Мальтийского ордена, заключены в Венсенском замке. «Его податливое высочество», герцог Анжуйский, стал по воле своего венценосного брата герцогом Орлеанским.[52]
Мари де Шеврез, герцог де Субиз и брат его всё ещё на воле? Это временно, ибо Бог с нами…
— Аминь… — прошептал Ришелье.
2
В службе мушкетёрской было больше чести, чем корысти. Всё, кроме разве что мушкетов, верные слуги короля покупали на свои кровные, а жалованья они получали триста ливров в год. (И это притом, что извозчик зарабатывал тридцать ливров в месяц, а пастух — двадцать восемь!)
Но отпрыски дворянских семейств, умеющие держать шпагу в руках, всё равно добивались права носить лазоревые плащи — их влёк не блеск золота, а ореол славы.
У мушкетёров не было казарм, всяк из них снимал квартиру, а то и мансарду — жилище для самых бедных. На службу они являлись часов в шесть летом или к восьми зимой.
Но раз уж сказано к десяти, то можно было и выспаться. Сухов с Быковым отправились на приём к королю, когда часы пробили девять.
Людно на улицах в это время не было, но и пустынным город не выглядел — Париж рано ложился и рано вставал.
Лувр хорошо различался с Нового моста — его Большая галерея тянулась вдоль набережной на правом берегу Сены. Галерея, связавшая королевский дворец с дворцом Тюильри, прерывалась посередине, где высилась старинная Луврская башня, оконечность тогдашней городской стены. С левого берега ей вторила Нельская башня.
— И не похож совсем на Лувр, — пробурчал Быков, вялый и раздражённый от недосыпания.
Олег пожал плечами.
— Здесь жили короли, — сказал он, — и каждый из венценосцев желал отметиться. Хозяин — барин…
Изначально Лувр был цитаделью, потом его стены и башни раскатали под Ренессанс, начали строить дворец, достраивали, перестраивали, забросили, снова взялись…
Честно говоря, Сухова мало интересовал Лувр, и даже аудиенция у Людовика волновала не слишком. Олега мучила совесть.
С того самого вечера, когда Пончик стал допытываться у Акимова, как, дескать, наука в его измождённом лице собирается возвращать четыре материальных тела в их родимое времечко, Сухов почувствовал первые угрызения.
С Шуркой всё было ясно: скучает человек по своей «семеечке», как он сам её называл, беспокоится, надеется обнять любимых, и всё такое. Ярослав… Ну с этим тоже всё понятно — Быков даже рад, что сбежал от своей возлюбленной Ингигерды.
«Инга Егоровна» быстренько взяла верх в их паре — магическая женская сила даровала ей власть над мужчинами, противиться которой было ой как нелегко. То обаянием, то обольщением Ингигерда добивалась своего, и Ярик пуще всего боялся вызвать недовольство своей суженой. Хотя, надо сказать, Инга не была той типичной капризной стервой, какими их любят изображать недалёкие режиссеры, снимающие в цвете простенькие чёрно-белые отношения.
Нет, дочь Егри-конунга была женщиной трезвомыслящей, умной, она никогда не пережимала — уважала мужскую самость. Могла и подластиться, и ненавязчиво соблазнить, что в законном браке ценится высоко.
И всё равно Быков, недавний холостяк, частенько ощущал потребность в одиночестве — сбегал, бывало, даже в Давос, хотя терпеть не мог тамошних толковищ про глобализацию и тому подобные дела. Но проходило два-три дня, и Яр переставал получать невинное удовольствие школьника, пропустившего нудный урок, начинал терять покой.
Тогда он собирал вещи и возвращался в Москву, где его ждала Ингигерда. В самом деле ждала, именно поэтому Быков и спешил обратно домой.
Но вот Ярик угодил в семнадцатое столетие, и его душа спокойна — он бы вернулся, да как? Это пространство преодолеть возможно, а время не пересечёшь, как улицу. А главное, Быкову здесь нравится — он просто упивается эпохой мушкетёров.
Олег тоже испытывал нечто похожее, время пришлось ему по нраву. Ныне, хоть и на излёте Средневековья, он был востребован.
Сухов, бывший имперский магистр, вникал в теперешнюю политику, видел, как играют балансы интересов, как Ришелье, действительно архиспособный человек, дёргает за ниточки, поддерживая противостояние между Нидерландами и Испанией, сохраняет влияние на короля Англии, сосватав французскую принцессу, потакая гугенотам и держа в уме основополагающую идею — «простереть Францию всюду, где некогда была Галлия».
52
Вероятно, потому, что замок Анжу был мощной цитаделью, способной выдержать долгую осаду, а замок в Орлеане представлял собой пышный дворец, в котором невозможно было держать оборону.