Сквозь дымку головокружения я увидела, как моя рука протянулась и кулак постучал в дверь, украшенную затейливой резьбой из листьев.
— Войдите.
Вся комната была из дерева — темного, как древесная кора в ночи, того оттенка черного, который вовсе не черный. Деревянные стены были закрыты книжными стеллажами, на которых было больше книг, чем я видела за всю свою жизнь. Как может быть столько книг у одного человека? Переплеты из кожи и ткани, красные, коричневые и оранжевые, как осенние листья. За столом сидела женщина — как я решила, мадам де Тревиль, ее перо порхало по бумаге. Стену напротив нее украшала карта Франции — шириной с размах рук крупного мужчины. А рядом с ней висела подробная карта Парижа точно такого же размера. Они были похожи на плакаты, которые я видела во время визита к врачу номер два много лет назад: устройство человеческого тела и города на самом деле не так уж отличаются. Улицы похожи на вены. Парки — на внутренние органы. Королевский дворец подобен бьющемуся сердцу.
У женщин не бывает кабинетов. Я сперва подумала, что девушка должна была сказать «салон» и просто оговорилась. Но эту комнату точно нельзя было назвать «салоном».
Мадам де Тревиль кашлянула и начала говорить, не отрываясь от работы:
— Портия передала, что я хотела с тобой побеседовать? — Вот, значит, как зовут ту девушку. Жанна упоминала о ней вчера вечером, сказала, что девчонка дразнит… как там его, Анри?
— Да, я… — Мадам с силой подчеркнула что-то в бумагах, и я прочистила горло. — Да, она передала. Я собиралась пойти на кухню…
— Ты ведь не думаешь, что мы едим на кухне? — Она обмакнула перо в чернила и вернулась к бумагам.
— Ну… нет, — ответила я.
Мадам де Тревиль подняла взгляд, заметила мои руки, сжатые в складках юбки, чтобы не ухватиться за ближайший стул.
— Присядь.
На ней не было модного наряда, по каким вздыхали Маргерит и другие девушки из моего городка, — вырез ее серовато-стального платья едва открывал ключицы, прическа была простая — низкий пучок, никаких вьющихся локонов. Ее осанка была такой прямой, что спина даже не касалась спинки стула. Я ожидала увидеть знатную даму, разодетую в пух и прах. О ком еще могли судачить высшие круги общества? Однако ее одежда, хотя и пошитая из прекрасных тканей, была весьма проста и практична. Пальцы и запястья не были украшены кольцами и браслетами. Все, что мне было о ней известно, — ее снобизм в отношении мест приема пищи, но разве такая женщина не должна стремиться как-то продемонстрировать свою состоятельность?
— Прими мои соболезнования по поводу твоего отца, — вдруг сказала мадам де Тревиль.
— Merci, — поблагодарила я.
Ее взгляд был испытующим. Наконец я услышала:
— Все это весьма необычно. Принять девушку перед самым началом светского сезона, без времени на подготовку. Даже у Портии было хотя бы два месяца моего наставничества. — Она обвела взглядам ту часть меня, что не была скрыта столом. — Но твой отец настаивал, что ты готова и не посрамишь чести семьи.
— Я буду очень стараться, — сдержанно ответила я.
Помни об отце, помни о матери. Помни, ради чего ты это делаешь. Мадам де Тревиль — залог всех моих надежд выяснить правду о папе. Сделать себе имя. Добиться успеха в Академии — значит исполнить последнюю волю отца.
— А если твоих стараний окажется недостаточно? — спросила мадам.
— Я… я не думаю…
— Полагаю, ты достаточно миловидна. Ты не слишком грациозна, но над этим мы поработаем. Но чего я ни в коем случае не стану делать — это тратить время на девушку, не понимающую своего места в мире. Я не буду тратить время на девушку, которая не знает, чего она хочет.
Я прерывисто вздохнула, сдержала жгучие слезы, грозившие покатиться по лицу, отчего глаза у меня предательски покраснели.
— Именно этого я и хочу.
— Правда? Ты хочешь стать женой богатого и влиятельного аристократа?
Язык прилип к гортани, как будто не хотел произносить этого. Но пути назад не было. Я должна была выяснить правду.
— Да.
Она довольно долго молчала. Видимо, я оказалась недостаточно убедительна. Я подвела папу, даже не успев сделать попытку.
Но тут она заговорила, и я не могла поверить в то, что услышала; у меня в ушах тихонько зазвенело, от кончиков пальцев ног до макушки по мне прокатилась дрожь, а руки покрылись мурашками.
— С трудом в это верится, мадемуазель Мушкетерка!
Глава десятая
Звон в ушах перерос в глухой гул.
— Как вы меня назвали?