Решением этой общей задачи стало исследование частностей – текстов и контекстов. Тем не менее изучение конкретного материала постепенно позволило увидеть и сформулировать то, что сейчас представляется мне центральной темой книжки. Как известно, либеральные, позитивистские, прогрессистские и пр. тенденции, апеллировавшие к представлениям европейского Просвещения, вызывают резко негативную реакцию в разных сегментах европейской культуры XIX столетия. Раздраженный отклик на секуляризированный расколдованный мир, «die entgötterte Natur», «обезбоженную природу» (если вспомнить «Богов Греции» Шиллера[2]), универсум, где больше не слышна musica mundana и не различимо «звездное небо», превращается в мощный идеологический импульс, который вдохновляет целый ряд авторов (в частности, романтиков), декларирующих свою приверженность контрпросвещенческому духу. Эти настроения подхватывают и в России – и в том числе символисты на рубеже веков. Образ мира, подвергшегося тотальной дезинтеграции, утратившего метафизические «единство» и «целостность» (если повторять чрезвычайно ходовую топику европейской полемики с рационализмом), где царствуют «оптимистический прогресс» и кантовская гносеология, изгнавшая «сверхчувственное», «потустороннее», где народная магия и миф оказываются лишь следствиями «предрассудков», провоцирует ожесточенную критику со стороны религиозно, мистически и пр. настроенных творцов новой культуры, пытавшихся найти антидот против разлагающей «современности» в мистических текстах Владимира Соловьева, античных экстатических культах, апелляциях к Средневековью и т. п.[3]
Негативно воспринятые символистами идеологические тенденции Блок называет «либерализмом» (который для поэта воплощал прежде всего Белинский и который мог включать не только Тургенева, Милюкова или Родичева, но, по-видимому, и Писарева[4]), «цивилизацией» или просто – «девятнадцатым веком». Некрологом «девятнадцатому веку» можно считать «Крушение гуманизма», где революционная «мировая музыка» возвещает гибель «либерализма», «позитивизма» и «оптимистического прогресса». В этом профетическом тексте историческое будущее (значимость этого концепта для Блока читатель книги, как я думаю, сможет оценить в полной мере) безусловно принадлежало «мировой музыке», чьи мощные раскаты звучат на фоне краха враждебного иномирному мелосу «цивилизованного» «девятнадцатого столетия». Блоковская полемика с «девятнадцатым веком», обращенная, разумеется, в том числе (если не в первую очередь) против современных поэту наследников Белинского, стала тем исследовательским сюжетом, который отчетливо заметен в собранных здесь статьях[5]. Закончив работу с одним блоковским текстом и обратившись к другому, я почти всякий раз убеждался в том, что вынужден снова и снова возвращаться к этой полемике. Несмотря на всю очевидность данной проблематики, ее изученность – как в том, что касается творчества Блока, так и русского символизма в целом, – представляется явно недостаточной.
Интерес к идеологической составляющей литературных текстов, к идейным контекстам литературы предполагал расставание с монодисциплинарностью историко-литературных штудий. Именно это определило гетерогенный, междисциплинарный характер работы, где мне приходится обращаться помимо литературной истории к разным исследовательским областям, прежде всего к интеллектуальной истории и истории идей – в эту сторону постепенно перемещались интересы автора в последние годы. Обращение к этим исследовательским полям, все еще редкое в работах, посвященных Блоку, как кажется, позволило расширить круг контекстов, актуальных для понимания творчества поэта.
Почти все статьи (исключение составляют работы о топике «мировой музыки» и «Карпатах») построены по одному принципу. В качестве отправной точки я выбирал «отрывок случайный», маленький фрагмент, который представлялся семантически неясным («дальнобойные снаряды», «священная брань», «спасение природы», камея, изображающая Фортуну в «Незнакомке», «концы и начала», «еврейская неврастения» и «еврейская ирония») и анализ которого в конце концов позволял, как мне казалось, понять общий горизонт идеологических колебаний и предпочтений Блока. Мне хотелось как в зеркале разглядеть в маленьких деталях (der liebe Gott steckt im Detail) целое или по крайней мере путь к этому целому.
2
Текст, отнюдь не забытый и русскими символистами, в частности Вячеславом Ивановым, см. [Lappo-Danilevskij 2000: 327].
3
Подобные реакции на секуляризацию могли приобретать чрезвычайно эксцентрический и авантюрный характер, причем в международном масштабе, см. [Вальденфельс 2015].
4
Такое понимание «либерализма», которое объявляет «либеральными» радикальные, утилитаристские тенденции 1860-х годов, отнюдь не является специфически блоковским и, по-видимому, восходит ко второй половине XIX века, см. в поздней книге З. Н. Гиппиус характеристику «антилиберальной» позиции «Северного вестника» 1890-х годов и его тогдашнего редактора Акима Волынского, открывшего журнальное пространство первым русским символистам: «…Флексер в своем журнале предпринял борьбу против засилия так называемых „либералов“, попросту – против крепких тогда и неподвижных традиций (во всей интеллигенции) шестидесятых годов – Белинского, Чернышевского, Добролюбова и т. д.» [Гиппиус-Мережковская 1951: 66].