Она решилась.
— Мне надо что-то сказать, — начала она.
— Что, Клара? — спросил он.
— Мне захотелось кое-куда съездить.
Он удивленно посмотрел на нее:
— Куда-нибудь далеко?
— Да.
— Ты едешь домой?
— Нет.
— Куда же ты собираешься?
— В Анды, в горы.
— И надолго ты туда?
Она слегка улыбнулась.
— На какое-то время.
Капитан улыбнулся в ответ и накрыл ее руку своей ладонью.
— Я буду скучать по тебе, — сказал он.
— А я по тебе, — ответила она.
— Но все равно ты едешь.
— Да.
Он тихо покивал, роняя пепел сигареты себе на колени.
— Как же ты тут, наверно, соскучилась! — произнес он.
— Я тут уже давно, — сказала она.
— Целых восемнадцать месяцев.
— На земле это целая вечность.
Оба тихо засмеялись.
— Ну а ты капитан? Долго ли ты еще собираешься плавать в этих краях?
Он улыбнулся:
— Какое-то время.
Взгляд его погрузился в покров моря.
— Это будет уже не то, — промолвил он. — Без тебя все не то.
— Я вернусь, — только и сказала она, веря, что так и будет.
Одинокий турист остановился возле корявого прибрежного дерева и пытался сфотографировать солнечный закат. Попытка смешного маленького человечка запечатлеть то, что было больше, чем он. Клара Йоргенсен и Уильям Пенн давно поняли безнадежность подобных экспериментов. Она подняла глаза на капитана, который встал перед ней на фоне пламенеющего неба.
— Ну, я пошел, — сказал он, закуривая новую сигарету. — Пойдем, что ли?
— Сейчас, через минутку.
Он кивнул и скрылся, как это часто бывало, в клубах сигаретного дыма. В сгустившихся сумерках он вскоре превратился в темный контур. Тогда она подняла лежавшую на столе книгу, которую так ни разу и не открыла. Но и сейчас чтение у нее не заладилось, и она, чуть скривив губы, отложила ее в сторону.
— Тебе не нравится? — спросил из-за ее плеча Умберто, проходивший мимо молчаливо сидящей девушки.
— Книга прекрасная, — сказала она. — Только непонятая.
Затем она положила на замызганную скатерть пятьсот боло и пошла вслед видневшейся на берегу тени.
~~~
В доме, где жил Габриэль Анхелико, гуляли сквозняки. Этот дом на речном берегу принадлежал его матери, а та унаследовала его от своих покойных родителей. Анна Рисуэнья была красивой женщиной с усталым лицом. Под глазами у нее темнели мешки, набухшие от забот, вся тяжесть которых была известна только ей самой. Но стоило ей улыбнуться, как по всему лицу разбегались веселые морщинки, от которых оно покрывалось сеткой, напоминающей притоки Ориноко на карте Венесуэлы. Матушка профессора имела внушительный бюст и солидный живот, хотя ноги у нее были худые, а лицо на старости лет сделалось бледным до прозрачности. Говорила она так спокойно, что слова тотчас же западали в память каждого слушателя и пускали в ней корни. В молодые годы она очень увлекалась живописью, но скоро поняла, что искусством не наживешь богатства. Нажить богатство ей так и не удалось, и сын давно уже взял на себя заботу о том, чтобы обеспечивать мать и сестру. Единственной памятью о таланте Анны Рисуэньи остались картины в широких рамах, написанные на маленьких холстах, украшавшие гостиную в доме.
Река, протекавшая у подножия дома, вся была затянута глянцевитым покровом зелени, как чашка кипяченого молока — пенкой. Перед домом висели две лампочки, теплый свет которых привлекал на крыльцо лягушек и водяных тараканов. Габриэль Анхелико и его сестра любили посидеть прохладным вечером под оливковым деревом, любуясь бахромчатыми водяными лилиями и проплывающими по воде пустыми бутылками с отклеевшимися этикетками. Они обменивались кивками с проходящими мимо соседями, некоторые останавливались, чтобы поделиться какой-нибудь историей, а затем вновь скрывались во тьме, окутавшей речной берег. Это был другой профессор Анхелико, совсем не похожий на того, который каждый день появлялся в институте. Ботинки и брюки заменялись дома шортами и сандалиями, и никогда он не силился выманить на лицах окружающих людей улыбку. В отличие от большинства членов этой маленькой общины, он не курил и не пил. Читать он тоже не читал, а просто сидел и смотрел. Потом, когда в доме становилось прохладнее, он брался за книги у себя в комнате и садился писать лицом к окну, окруженный облаком нечаянно залетевших ночных бражников.