Единственное, чем она причиняла беспокойство своим родителям, была ее манера неожиданно исчезать. В пятилетнем возрасте она потерялась, отбившись от матери на римском аэровокзале Рома-Фьюмичино. У персонала аэропорта ушло два часа на то, чтобы ее отыскать. Ее обнаружили в кафетерии второго этажа, она сидела на алом стуле и, болтая ногами, смотрела на взлетно-посадочную полосу. Затем она потерялась в садах Версаля, отправившись гулять по лесу, в музее Метрополитен в Нью-Йорке это произошло даже неоднократно, и в канадском спальном районе, заглядевшись на то, как отцы семейств, поливаемые дождевальными установками, подстригали свои газоны. Она не видела ничего странного в том, чтобы, наглядевшись на что-то одно, отправиться дальше, чтобы посмотреть на что-то другое, и никак не могла взять в толк, отчего это родители смотрят на нее с таким озабоченным и испуганным выражением. И только повзрослев, она поняла, что самое страшное для человека — не самому потеряться, а потерять того, кого любишь.
До сих пор она еще не теряла никого, кто был бы ей по-настоящему дорог. Через ее мир все время проходили разные люди, очень многие вступали в него и вновь удалялись, словно выйдя за раздвижные двери, они появлялись, спешили дальше, незаметно исчезали. Очень немногие задерживались в той реальности, в которой существовала она. Когда она была маленькой, родители все время водили ее за ручку, но их руки постепенно разжались, и Клара Йоргенсен продолжила свой путь по свету одна. Первую самостоятельную осень она провела в Париже, кружа вокруг Сены и впитывая каждый переулок, одиноко отдыхая с чашечкой кофе среди бурлящего прибоя людской жизни. Затем железная дорога привела ее в большие города Европы — Прагу, Будапешт, Флоренцию, Барселону, — и она беседовала с теми, кто с ней заговаривал, играла в карты с попутчиками, дарила им классиков в дешевых карманных изданиях, получала взамен другие книги. Отец заботился о том, чтобы Клара могла побывать там, куда ее больше всего тянуло, и она независимо от сезона по капельке пропадала, исчезая то на несколько дней, то на пару недель или месяцев. Казалось, из всех мест ей больше всего нравились аэропорты и вокзалы, где можно было в одиночестве остановиться перед массивной доской с расписанием рейсов, чувствуя себя пылинкой в человеческом мальстреме, крохотной и незаметной частичкой в мире, полном укромных прибежищ, где тебя никто не найдет.
Первая мысль Габриэля Анхелико была, что время ожидания миновало. В тот же миг он понял, что до сих пор не сознавал своего ожидания, но, должно быть, так оно и было, потому что когда ты получаешь то, чего ждал, ты ощущаешь, как будто в твоей душевной мозаике какой-то кусочек встал вдруг на место. Девушка была птичка-невеличка с глазами как из стекла, их цвет менялся под влиянием игры света, падавшего из окна. Худенькая и длинная шейка, худощавое тельце, плоская грудка. Волосы каштановые с выгоревшими на солнце прядками. Не красавица, личико не того типа, чтобы автоматически притягивать к себе внимание, но вокруг нее лучилась какая-то золотистая аура, блеск которой временами достигал того места, где он стоял. Она на него даже не смотрела, а глядела в окно, за которым виднелись горы. Расстояние до нее казалось огромным, она сидела в заднем ряду одетая в голубое платьице с бретельками и золотистые матерчатые тапочки на тесемках. Она сидела, положа ногу на ногу, и беззаботно покачивала подметкой, подперев подбородок руками и щурясь на свет из окна щелочками глаз. У нее были маленькие, аккуратные ручки и часики на серебряном браслете. Разумеется, очень далекая от его мира.