По вечерам она теперь подолгу сидела, уставясь на себя в зеркало. Собственное лицо казалось ей чужим, словно она не знала, каким оно выглядело в действительности. Только сейчас она обратила внимание, какое оно узкое и словно бы неживое, а вовсе не холодноватое и невозмутимо спокойное, как она думала раньше. Гладкая кожа сделалась как будто толще от солнца, вокруг глаз появились морщинки, которых она раньше не замечала. Похоже, прошедший год наложил на нее тот же отпечаток, каким время помечает изрезанные горные склоны. Оказывается, она уже не так молода, как думала! На щеках проступили пупырышки, глаза глубже залегли в глазницах и под ними образовались впадины, лоб стал блестеть, и челюсть потяжелела. Зрачки стали темнее, словно почернели от тоски. Это была не беспричинная грусть юности, но та печаль, которую носят в себе взрослые люди, она приходит с годами, закрепляется и врастает в организм. Лицо в зеркале уже не отражало тот образ, который она носила в себе, — образ беззаботной девушки с робкой улыбкой и неусидчивым нравом. Что-то на него наслоилось. Изменилась ее улыбка, в ней стал проглядывать оттенок меланхолической грусти и пережитого опыта, мрачный призвук безнадежности.
И тут, словно глубокий вздох, тяжесть просветлела. Тучи рассеялись, и проглянуло ясное небо. Двери раскрылись, вода с улиц испарилась, и песок под ногами просох. На рынок набежали зеленщики со своими товарами, которые после дождя сделались еще сочнее прежнего. Город словно проснулся, деревья тянули ввысь ветви, как очнувшийся от сна человек расправляет руки. Все кругом зацвело, люди заулыбались, все повылезали из своих убежищ и приветливо глядели на встречных прохожих. На углах вновь замаячили те же фигуры завсегдатаев, снова запахло жареными кофейными зернами, а из пекарен — расплавленным сыром. Лавки широко распахнули свои двери, предлагая на радостях заманчивый выбор товаров, а в кондитерских на прилавках выстроились пирожные, завлекая свежеиспеченной красой. Вновь забегали по улицам школьники в чисто выстиранных носочках, гремя ранцами, а по утрам опять можно было слышать шум пропеллеров и, с облегчением вздохнув, сказать себе, что вот и отворились запертые ворота в окружающий мир.
Институт вновь открыл свои двери, сзывая в классы учащихся. Клара Йоргенсен приплелась в поношенных джинсах, крепко зажав в руке законченную работу. Входная дверь качалась на петлях взад и вперед, и она по привычке остановилась, чтобы бросить взгляд на карточки, которыми отмечалось время приходя сотрудников. Не смея слишком долго их разглядывать, она переступила порог и прошла мимо уборщицы и пострадавшей от дождей Девы навстречу доносившимся со двора крикам попугаев и бодрому смеху студентов. Вместо того чтобы продолжать путь в том же направлении, она свернула направо и поднялась вверх по лестнице на этаж, где находились классные помещения. Там она остановилась в дверях, глядя на свое место в заднем ряду у окна. Она молча подошла к нему и уселась, подперев рукой подбородок и глядя в окно. Она долго сидела так, пока ряды заполнялись теми же лицами, обменивавшимися привычными словами. Она продолжала тихо сидеть, пока за дверью не послышались приближающиеся по коридору шаги. Ей показалось, что сердце ее расширилось и заполнило все помещение от пола до потолка, как раздувшийся, перезревший от солнечного зноя помидор.
В комнату вошел низкорослый человечек с зелеными глазами и встал перед доской. Коротко улыбнувшись, он представился и назвал свое имя, прежде чем объяснить, зачем он явился. Профессор Анхелико, к сожалению, не может приходить на занятия в ближайшие дни, и этот зеленоглазый согласился его подменить. Затем он попросил учащихся выложить на стол свои курсовые, чтобы он мог их собрать и унести домой на проверку. Вскоре за тем урок закончился, чему часть студентов очень обрадовалась, и все разошлись по домам. Одна Клара Йоргенсен не поднялась вместе со всеми. Она еще долго сидела за столом, после того как ушел последний слушатель и преподаватель, и остались только мелкие, непонятные значки на доске, прикрытые повешенной на ней картой мира. Голова, не подпертая рукой, теперь держалась сама собой, и немного подрагивали губы. Клару Йоргенсен зазнобило, и плечи время от времени передергивались короткими спазмами. Ей ничего не оставалось делать, как только смотреть в окно, отворачивая лицо, что было проще всего. Если бы вдруг сейчас кто-то вошел, ей пришлось бы на миг сощурить глаза и потом долго моргать. Клара Йоргенсен плакала, и впервые она совершенно точно могла бы сказать, чем вызваны эти слезы.