— Скажи, Эрни, а почему ты теперь неженат?
Эрнст Рейзер улыбнулся немного насмешливо:
— Понимаешь, Клара, влюбленность такая штука, в которой легко ошибиться.
— Что, она оказалась не та, единственная твоя? — спросила Клара Йоргенсен, глядя на него круглыми глазами.
Старик криво усмехнулся и медленно покачал головой:
— На свете не существует того, что называется «единственная твоя». А может быть, их, наоборот, существуют сотни. И не любовь тут виновата, а только те ожидания, которые ты с ней связываешь.
У девушки что-то защекотало в груди, и она на секунду закрыла глаза от слепящего вечернего солнца. Эрнст Рейзер закурил сигарету, а глаза его еще уже сощурились:
— Любовь, скажу я тебе, детка моя, Кларочка, это вовсе не что-то большое и сияющее, а всего лишь сумма крохотных случайностей, которые приносит с собой жизнь.
Старик откинулся в кресле и вздохнул в третий раз за этот короткий разговор. Клара Йоргенсен промолчала. Но глаза ее расширились и стали красными от солнца. Сейчас она поняла, что никогда больше не увидит Габриэля Анхелико.
На горизонте показался хорошо знакомый силуэт. К берегу приближалась яхта. Издалека она казалась маленькой и потрепанной, но по мере приближения становилась все более родной и милой. Когда стало возможно различить на ней очертания людей, Клара Йоргенсен встала и пошла ей навстречу к морю. Она осторожно ступала по нагретому солнцем песку, чувствуя, как ветер теребит ее волосы. Глаза ее невольно сощурились, и дыхание стало тяжелее, словно она готовилась расплакаться. Один человек соскочил в воду и побрел к берегу, неся в руках две красные рыбины. По лицу его, как трещины, разбегались морщины, кожа отливала золотом, у него были большие руки, и в глазах теплилось узнавание. В нем было столько знакомого, что невольно хотелось улыбнуться, однако он вдруг показался моложе, чем она помнила, как будто разница лет между ними стала незначительной, почти незаметной.
На Клару Йоргенсен нахлынуло чувство преданности, и что-то кольнуло в сердце. Он ее еще не заметил. Он остановился ополоснуть ноги на мелководье и улыбался группе туристов, которые потянулись на берег караваном загорелых тел. Кларе Йоргенсен сделалось холодно, и она обхватила плечи руками. Ее прошиб холодный пот, и подступила дурнота. Он похудел. Плечи его опустились, а руки с большими кистями безвольно повисли и болтались, как маятники. Она медленно двинулась ему навстречу, мимо столиков на берегу, но перед глазами короткими вспышками все время возникало лицо Габриэля Анхелико под зонтом, и тогда она моргала глазами, чтобы начать все сначала. На полпути она остановилась и закрыла лицо руками. Сделав последнее усилие, она постаралась стереть все воспоминания о профессоре, который улыбался ей, держа руки в карманах. Больше она никогда не будет о нем говорить, а если случайно упомянет, то будет называть просто «профессор», как незнакомца без имени и фамилии. Может быть, и она тоже превратится в его воспоминаниях в какую-то студентку, которая когда-то чересчур ему полюбилась. Так и должно быть! Недавно она это решила. Она нашла себе на земле место, где для нее есть покой. Человека, который стал для нее родным домом.
Уильям Пенн заметил ссутулившуюся фигурку под одним из полотняных зонтов на пляже. Он не сразу узнал ее, подумав сначала, что это стоит и плачет какая-то чужая женщина. И только когда случайный отблеск света заглянул в тень под зонтиком, он понял, что это была Клара Йоргенсен; она стояла, стиснув виски ладонями, словно хотела выжать из головы все мысли, чтобы они высыпались на прибрежный песок. Он спокойно подошел и остановился перед этой фигуркой, которая тихо покачивалась взад и вперед. Она подняла на него заплаканные глаза и увидела, что это он. И Уильям Пенн подумал, что сейчас, наверное, самое время сказать ей, что он ее любит. Однако слова по-прежнему трудно давались капитану, поэтому он, не говоря ничего, только обнял ее, надеясь, что эта ласка ей сейчас нужнее красноречивого объяснения в любви. У Клары Йоргенсен вырвался легкий вздох, когда она прислонилась головой к капитанской груди. Она закрыла глаза и уткнулась носом в то место, под которым билось это мужское сердце, которое негромко стучало ей в ухо, как молоточек. И, стоя в крепких объятиях Уильяма Пенна, Клара Йоргенсен почувствовала, что вот она и вернулась домой. Она сама удивилась этой мысли, потому что у нее не было ощущения, будто она куда-то там надолго и далеко уезжала.
Капитан и его девушка пошли вместе к ресторанным столикам и сели рядом. Они держались за руки и рассказывали друг другу какие-то истории, иногда кивая или сопровождая свои слова тихим смехом. Они пили лимонад и курили сигареты, делая привычные движения, словно и не прошло много времени, и единственным признаком того, что они давно не виделись, мог служить тот факт, что в этот вечер привычный ритуал затянулся дольше обычного. На потемневшем небе высыпали звезды, и в животе капитана поднялось такое бурчание, что он сходил за едой на кухню к Умберто. Затем он заговорился и застрял ненадолго у бара, улыбаясь ей оттуда и виновато поднимая вверх брови, как бы говоря ей, что он мало без нее изменился. И Клара Йоргенсен устало улыбалась в ответ, потому что капитан совершенно неспособен был понять, что с ней сделала жизнь. По внешнему виду этого нельзя было заметить. Даже не почувствовать. Он видел ее такую, какой она была раньше, и не замечал, что она вышла из стеклянного домика и ступила на ту же опасную территорию, по которой ходит он сам. Чуть-чуть улыбнувшись, она взяла лежавшую на столе книгу и принялась неторопливо читать при свете настенного светильника. Однако через несколько минут она снова отложила роман. К столику подошел Умберто, остановился перед ней и поглядел на затухающий закат.