Во времена Компанейского отношение к Крупскому (отцу Кириллу) было совсем иное: «Все мечты гг. корнетов были сосредоточены на величии и чести гвардейского мундира. Высшая похвала в школе была „настоящий корнет“, юнкера называли любимого всеми священника Крупского — корнетом Крупским».
Мусоргский в «Автобиографии» тоже упомянул о священнике, которого часто посещал, с которым много беседовал. Здесь — отец Кирилл помог юному дарованию проникнуть «в самую суть» древнецерковной музыки. Это признание композитора Николай Иванович Компанейский отверг со всей решительностью: «Занимаясь усердно церковною музыкою, я также обращался к нему за разъяснением сомнений, беседовал с ним не раз и убедился, что он почти совсем не был посвящен в эту область науки, а потому Мусоргскому он мог сообщить лишь самые элементарные сведения о древнецерковной музыке».
Самый тон мемуариста говорит об одном: он не допускает возражений. Но все же не стоит забывать и другое: Мусоргский — натура чрезвычайно восприимчивая. Разве не мог он по нескольким, даже незначительным намекам уловить нечто большее, нежели то, что сообщал ему добросовестный наставник? Да и сам Компанейский проявит себя на поприще духовной музыки много позже. Могли он тогда, юным «корнетом», понять степень познания отца Кирилла в этой области? Есть к тому же еще одно свидетельство. Некоего «М. П.». (За инициалами скрылся Михаил Онисифорович Петухов, тоже выпускник Школы и тоже причастный к музыке.) Его заметка — отклик на очерк Стасова о Мусоргском, когда смерть композитора оживила и самый его образ в умах современников. Конечно же Мусоргский участвовал в церковном хоре юнкеров. И, конечно, проявил интерес к той музыке, которую пел.
Школа гвардейских подпрапорщиков — это не только классы, не только муштра, не только уроки танцев и фехтования. Это и экскурсии — то в Зоологический музей, то в Академию художеств, для знакомства с современной живописью, то — на Охтенский пороховой завод с осмотром капсюльного заведения.
Братья Мусоргские учились превосходно. Всегда попадали в десятку лучших учеников. Год от году шло и повышение в звании. Здесь «Мусоргский-второй» шел след в след за «Мусоргским-первым»: подпрапорщик — ефрейтор — унтер-офицер — старший унтер-офицер. И год от году осень сменялась зимой, зима — весной… Летом их ждал военный лагерь в Петергофе. Они выступали в поход, ночевали в Стрельне, добирались до места.
Широкое пространство лагеря, плац, обнесенный рвами… Рядом — Александрия, место, где временами живала царская семья. Император Николай I не только наблюдал за учениями будущих офицеров, но иногда и сам, лично, командовал ими — и тогда приходилось двигаться ровными шеренгами, невзирая на дождь, лужи, кривизну местности.
Дни проходили в занятиях, но в воскресенье воспитанники могли брать отпуска — навещать знакомых и родственников, если таковые живали поблизости. Можно было проводить воскресное время и не выходя за пределы лагеря. Когда здесь учился Семенов-Тян-Шанский, он предпочитал день провести за научной книгой. О Мусоргском в школе известно немногое. Быть может, выходные дни и его заставали за книгой в руках?
Свидетельство брата Филарета: в школе Модест зачитывался книгами по истории. Став постарше — увлекся немецкой философией. Насколько было полно это знакомство? Судя по некоторым замечаниям в письмах Модеста Петровича, он, по меньшей мере, сумел уловить самый дух немецкого мышления и его стиль. Особая последовательность в изложении, редкая скрупулезность в самом движении мысли, склонность к длинным рассуждениям и диалектическим построениям, когда из тезиса выводится антитезис и уже после мысль движется к их синтезу. Одно время Мусоргский серьезно будет увлечен Иоганном Лафатером, его он пытался переводить на русский. Старший брат утверждал: Лафатером увлекся еще в Школе.
Иоганн Каспар Лафатер — поэт и богослов. Швейцарец. Протестантский пастор, который видел в христианстве «религию сердца». Он перелагал в стихах псалмы Давида. Писал поэмы, драмы, прозу. Был известен и своими проповедями. Переписывался со знаменитыми современниками — Гёте, Гердером. Выступил против оккупации родины войсками Наполеона и был выслан из собственной страны. Когда однажды пытался урезонить французских солдат, был ими смертельно ранен. Умирая, вечный поборник «религии сердца» молился за грешные души его погубивших.
Кант, знававший швейцарского поэта, сказал о нем удивительно точные слова: «Лафатер весьма любезен по доброте своего сердца, но, имея чрезмерно живое воображение, часто ослепляется мечтами, верит магнетизму и проч.» [11]. Самая знаменитая книга Лафатера — «Физиогномика» — и была одним из особенно ярких его «мечтаний». Она запомнилась современникам, будоражила воображение потомков. Идея была чрезвычайно проста: по чертам лица человека можно узнать его характер.
Мечта Иоганна Каспара Лафатера может показаться слишком уж причудливой: по «отдельно данному» глазу, носу или уху — восстановить всё лицо. Это возможно потому, что в части уже заключается целое. А далее — по лицу воссоздать самый склад человека. И тогда настоящий живописец сможет написать портрет, даже не видя его прототип. «Читать» другого человека без помощи слов — вот чего желал бы автор «Физиогномики».
Пусть не получилось никакой науки. Пусть прозвучала только туманная идея. На юное сознание столь своеобразная мысль не могла не произвести впечатления. И разве знаменитые речитативы Мусоргского не есть воплощение подобной идеи, своего рода «голосовой физиогномики»? И разве его позднее умение звуком выражать самый характер человека и даже предмета — не той же природы? Только следовать он будет здесь уже за иными авторитетами — Глинкой и Даргомыжским.
Да, в школе были свои недостатки — и кулачное право, и кутежи по выходным. Но образование здесь давали настоящее. Спустя многие-многие годы об этом Семенов-Тян-Шанский вспомнит с особой благодарностью. Как и о тех жизненных уроках, которые он вынес из стен Школы. Вряд ли и Мусоргский мог бы сказать о Школе дурное слово. Здесь он прошел курс наук, провел часть жизни. Здесь же он непосредственно соприкоснулся с жизнью России.
В 1853-м началась русско-турецкая война, вошедшая в историю под названием «Крымской». Юные гвардейцы не могли не радоваться успеху русского флота, разгромившего турецкую эскадру на Синопском рейде. Не могли не испытать волнения, когда Турцию поддержали Англия и Франция.
3 июля 1854 года выйдет особый приказ по Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров: «Его Императорское Высочество Государь Наследник цесаревич повелеть соизволил: все военные известия из армии и флота читать воспитанникам, по мере получения оных, при вечерней перекличке».
Они знали про героическую осаду Севастополя. Они тревожились со всем Петербургом, когда в Финском заливе появились английская и французская эскадры.
Наступал 1855 год. Снежные вьюги, мороз, болезни. Население столицы мучилось простудами, боялось высадки англичан и французов неподалеку от Петербурга. Говорили о выборах в Ополчение. И никто не знал, что болен был и государь. К нему привязался тот же грипп, который свалил половину города, и поначалу не казался чем-то серьезным [12]. Неудачи в Крымской войне и — хуже — чувство чего-то непоправимого сломили императора Николая I. Он и болея пытался управлять делами государства. Но, похоже, не испытывал никакого желания встать на ноги. 18 февраля государь скончался.
На следующий день Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров уже присягала новому царю, Александру II. Кончина императора Николая была столь неожиданной, что по городу пошли нелепые слухи: покойный государь не смог снести военных неудач и отравился.
27-го — юные гвардейцы были построены у Зимнего дворца. Начиналась церемония перенесения тела покойного императора в Петропавловский собор.
12
Описание событий по: