— Да, рано или поздно я всё равно покинул бы тебя, отец. Мне тут тесно. Я безмерно благодарен тебе за счастливое детство и, главное, за те знания, что ты вложил в меня. Но это лишь малая часть, я прав, учитель Эд’М?
— Знания безграничны, — робко ответил Эд’М.
— Мне не нужны все знания, — чуть суровей, ответил Эб. — Лишь те, что помогут мне сдерживать поступь безмолвия. Как в людях, так и во всём, где есть жизнь. Отец, твои походы в соседние племена больше не расширяют моего кругозора. Лучше я сам встречу разрушающую длань смерти и уйду от неё, чем буду ждать её здесь. Те скорпионы тебе не соврут. Сколько сил у тебя ушло, чтобы найти то противоядие?
— Эб, ты не понимаешь, к чему стремиться Эд’М. — печально и испугано пробормотал Эх.
— Он стремиться к равновесию. Не к хаосу и не к свету, а тому, что между, — уверенно проговорил Эб, смотря то на отца, то на Эд’Ма. — Мне нравится его идеология, и я хорошо чувствую ложь, отец. Не ты ли учил меня, как различить где правда, а где ложь?
— Да, но ты ведь мой лучший ученик и любимый сын! — горестно выпалил Эх.
— Ты не прав, — возразил Эб. — У тебя есть ещё трое сыновей. Они пусть и в чём-то хуже меня, но и они могут достигнуть больших успехов, если захотят. И ты не меньше их любишь. К тому же, как я понял, рано или поздно, я вернусь назад, так ведь?
— Да, я хочу, чтобы вы вернулись туда, откуда вы были родом.
— Вот видишь, отец! — весело ответил мальчик.
Эх тяжело вздохнул, скрыв лицо руками и отвернулся. Так прошло с минуты две. Потом он повернулся, внимательно всмотрелся в сына и с надрывом поговорил:
— Будь по-твоему, но всё равно вы покинете мой дом только недели через две. Я хочу долечить того бедного мальчика. Да и другим нужно хорошенько отдохнуть перед тяжёлым путешествием.
— Я совершено не против, — чуть сжавшись под суровым взглядом друга, ответил Эд’М.
— Тогда иди спать, Эб! — грозно ответил Эх.
— Да, но перед тем, как уйти, я бы хотел получить от учителя новое имя, — с серьёзным лицом сказал Эб, не убирая взгляда с Эд’Ма.
— Что, — ошеломлено сказал Эх, всмотревшись в своего сына. — У тебя есть имя!
— Да, есть, но разве учитель не даёт всем своим ученикам новые имена?
— Откуда ты про это узнал?
— Вы из тех людей, учитель, что получая что-либо, обязательно переделаете это до неузнаваемости. Я угадал?
Секунд десять тишины, а после Эд’М разразился электронным смехом:
— Ты вырастил замечательного сына, Эх. Ладно, я дам тебе новое имя, но я как никогда не хочу, чтобы ты забывал своё первое имя. Я нарекаю тебя Авраамом!
— Немного вычурно, но мне нравиться, — усмехнулся Авраам.
— Доволен? — хмуро произнёс Эх, — А теперь живо спать!
Авраам уважительно поклонился отцу с учителем и медленно побрёл назад.
— Кстати, Гиль, и тебе тоже лучше пойти спать, — небрежно произнёс Эд’М. Дэвид обернулся и увидел, что его отец, обескураженный и обиженный, выйдя из своего укрытия, виновато поклонился и скрылся во тьме.
Как только Гильгамеш исчез, Шепарда, вновь накрыл свет, и на этот раз он пробыл в неведенье значительно дольше обычного. Но вот звенящий и слепящий свет расступился, и Дэвид теперь стоял под ярким и палящим солнцем.
Глава 7 "Ведьма"
Место, где началось новое воспоминание, было что-то сродни сельской площади, выложенной грубыми камнями, грязным и пыльным. С четырёх сторон от площади шли узенькие тропинки, утрамбованные множеством ног, а между ними располагались небольшие хижины: чуть вытянутые полусферы из глины и соломы. В центре площади располагалась фигура, грубо вырубленная из кроваво-серого гранита. Это был человек с тремя головами. Он сидел, скрестив ноги. Каждая из голов была увешана рогами. Его руки возлежали на коленях. Каждый из его каменных глаз был пуст и безмолвен. По крайней мере, таким почудился этот идол Дэвиду.
Перед идолом было полно людей. Около сотни или больше. Они, высокие и очень смуглые, были одеты в серые набедренные повязки и лёгкие накидки из шкур. А ещё эти люди были до ужаса худы и измождены. Глаза их были безумны, а кожа похожа на папирус.
Сзади Дэвида прозвучал низкий рёв. Он обернулся и видел, что к статуе шла ветхая старуха, обмотанная грязной, некогда белой шкурой, почти что саван. Лицо, будто череп, и тонкие волосы измазаны иссохшей белой глиной. Она медленно шла, держа на весу костлявые руки, ладонями вверх, а на них лежал длинный и изящно обработанный кремний. Почти кинжал без рукоятки. За старухой шли двое коренастых мужчин: лысые, широкоплечие и с косматыми бородами. Их лица также были измазаны глиной. Они тащили между собой тощую девочку с длинными пепельными, почти седыми волосами, ниспадающими огромной копной почти до самых грязных и щербатых пят. Они же почти полностью скрывали ей лицо. Были видны лишь потрескавшиеся губы слегка приоткрытого рта. Девочка была полностью нагой и больше других походила на скелет. Она не сопротивлялась, так как была без сознания, и мужчины попросту тащили её за собой.
Люди, увидев старуху с кремниевым кинжалом, будто обезумев, попадали на колени и начали плакать и кричать что-то на непонятном для Дэвида языке. Вот старуха подошла вплотную к толпе, и та послушно расступилась, дав ей пройти к идолу. Только сейчас Дэвид увидел — напротив статуи находился плоский камень. Засохшая кровь явно давала понять о том, что это был алтарь для жертвоприношений.
Старуха дошла до камня, стала чуть правее от него, резко повернулась и подняла кинжал над своею головою. Дэвид заметил, что она была беззуба, а её левый глаз был полностью скрыт за страшной катарактой. Мужчины положили почти бездыханную девочку на алтарь. Её впалая грудь очень медленно опускалась и поднималась.
Как только мужчины сели по бокам от статуи, приложив их ко лбам, старуха медленно подошла к алтарю, повернулась лицом к идолу и опустилась на колени. Наступила гнетущая тишина, где было слышно лишь клокочущее дыхание, исходившее от шаманки. Тишина закончилась тогда, когда клокот превратился в голос старухи: хриплое блеяние испуганного животного, полное истеричных нот и невежественных полутонов. Тон за тоном, шёпот превращался в дрожащий крик, сопровождая его аритмичными всхлипами всего тела. На особо длинной ноте, люди хором, протягивая руки в сторону идола, начали вторить старухе, почти что ревя и дрожа всеми источенными мышцами своих тел.
— Я так больше не могу! — вдруг раздался измождённый и знакомый голос. Дэвид быстро обернулся и увидел бледного и усталого Каина. Его поддерживали Авель и Джитуку. Усур стоял чуть позади них. Он со скучающим видом смотрел в пустоту. Авраам, с ладонями сжатыми в кулаки, выдававшие в нём с трудом сдерживаемый гнев, стоял немного впереди братьев. Гильгамеш непринуждённо гулял среди людей и без стеснения заглядывал в их лица и махал у их глаз ладонями. Никто из людей не обращал на них внимания. Эд’М стоял сзади Каина. Его лицо с фигурой были по-прежнему неразличимы. Все действующие лица были укутаны в тоги на подобии тех, в которые были одеты Эх и его семья, а сверху на каждого из них были накинуты лёгкие накидки с капюшонами из грубого серого материала. Дэвида настолько заворожил ужасающий процесс, что он вновь совсем забыл, что это были чьи-то воспоминания.
— Потерпи ещё чуть-чуть, и я начну действовать, — успокаивающе произнёс учитель, ложа свою мерцающую руку на плечо Каина. — Ты молодец. Я не думал, что тебе с первого раза получиться обмануть столько людей.
— Ха! — слабым голосом выдавил из себя Каин. — Я, конечно, сильно измождён и больше вас поражён тому, что сделал, но я не об этом. Я о том, что не меньше Ава сдерживаю ярость. Как мне хочется задать трёпку этим олухам, что пытаются все свои невзгоды свалить на это!
— Ну, это ведь обычное дело — жертвоприношение, — небрежно, чуть повысив голос, ответил Гильгамеш, продолжая бестактно рассматривать людей, неистово вопящих в унисон старухе.
— Обычное дело?! — с неприкрытым отвращением на лице, возмутился Авраам, с трудом отрывая взгляд от процессии и переводя его на Гильгамеша. — Это отвратительно!