Крестный молча присел на лавочку, Федька по зэковской привычке опустился рядом на корточки. Они скрутили самокрутки, затянулись самосадом Федькиного производства. Федька выращивал табак сам, поливал, ухаживал. Это было единственное хозяйственное занятие, о котором тетке Соне не приходилось его просить. Он занимался этим охотно и даже с удовольствием. Пробовал Федька выращивать и коноплю, но конопля чего-то не пошла, а табак его в деревне хвалили. И крестный сейчас похвалился:
- Настоящая Америка!
Крестный любил смотреть по телевизору рекламу, ради нее и включал свой "Рекорд", а потом удивлял народ неожиданными сравнениями.
- Настоящая Америка, - повторил он.
- А то... - согласился Федька.
- Куртку-то куда дел? - как можно более дружелюбно спросил крестный.
Федька равнодушно махнул рукой:
- Продал вчера одному за бутылку.
Крестный смотрел пытливо, но непонимающе, и Федьке пришлось объяснить:
- Проснулся ночью - башка трещит. Мать спит, Колька спит. Поискал - нет. Выхожу - мукомолов-ские идут. У них бутылка...
Крестный понимающе кивнул.
- Жалко куртку-то, хорошая... - проговорил он со вздохом.
- Кожа натуральная.
- Жалко...
- Да я возьму лодку сегодня, сплаваю в Мукомолово, заберу, - уверенно сказал Федька. Помолчали.
- А Колька где? - безразлично поинтересовался крестный.
- Молится, - ответил Федька равнодушно.
- Опять? Он же вчера...
- У них пять раз в день...
- Много...
- Пять раз...
- Да я знаю, что пять раз, но все равно много, - настаивал крестный, но Федька не захотел больше про это говорить.
- Да мне-то что, пускай молится...
- Ясное дело - пускай, жалко, что ли, - согласился крестный.
Они вновь замолчали.
За рекой поднялось солнце и сразу согрело этих двух трясущихся в похмельном ознобе мужиков, и они расслабились и затихли.
А с края деревни, с возвышающегося над рекой крутояра, доносился высокий Колин голос:
- Бисми ллахи-р-рахмани р-рахим...
Следующая неделя прошла тихо. Вопреки просьбам тетки Сони, Коля не стал отдыхать, а сразу впрягся в работу: поднял поваленный забор, вспахал пустошь за огородами, ухаживал за скотиной, исключая, правда, поросенка. Работал от зари до зари, трижды в день прячась где-то в доме или в сарае и молясь там тихонько своему Аллаху, и еще два раза, утром и вечером, уходил на крутояр и молился громко.
Каждый же день в деревню приезжал на "Жигулях" тот, кто назвался в гостинице Колиным именем. Он бродил вдоль реки, бросал камушки, играя сам с собой в "блинчики" и напевая одну и ту же фразу из песни Высоцкого:
- Идет охота на волков, идет охота...
В Аржановке к нему, можно сказать, привыкли, но подойти и спросить: кто и зачем сюда приехал - не решались. Хотя аржановские - народ досужий и любили поговорить с незнакомцами, но что-то в нем было такое, что не позволяло им это сделать.
Вернулась из отпуска Валька-продавщица, злая, как собака, даже не зашла на Колю посмотреть, и тетка Соня, конечно, обиделась. Рассказывали, что Валька со своей дочкой Лариской, та тоже, кстати, продавщицей работала, решили Валькиного зятя, Ларискиного, значит, мужа - Витьку-нефтяника - полечить от этого дела, то есть, чтобы он не выпивал больше, и подсыпали ему в водку какой-то порошок. Витька выпил и начал на глазах раздуваться. Раздулся, как пузырь, и к тому же покраснел страшно. Валька с Лариской перепугались до смерти и вызвали "скорую", "скорая" приехала, сделала Витьке два укола, и он спустился до своих размеров, и краснота почти прошла, остались только пятна по всему телу. Оклемался Витек маленько и как стал жену с тещей гонять, Лариску с Валькой, значит, и на другой день Валька на самолет - и в Аржановку. Сама она, конечно, ничего не рассказывала, но люди говорили, да и синяк под Валькиным глазом, хоть она его и припудривала, свидетельствовал...
Однако поссорились стародавние подруги вот из-за чего... Случилось это спустя неделю после того дня, когда Колино возвращение праздновали, и неделя эта прошла тихо, так, что и вспомнить нечего. И тот день как день начался. Федька спал, Коля работал, ну и тетка Соня, ясное дело, работала, ползала на коленях по огороду, дергала сорняки. Она слышала, как в магазин привезли хлеб, как машина там гудела, но сразу не пошла, а потом забыла - забыла, и все. Войдя в дом за какой-то надобностью и мельком глянув на спящего Федьку, тетка Соня посмотрела на часы и ахнула. Времени было без четверти двенадцать, а в двенадцать Валька уходила доить свою корову, да и хлеб к тому времени мог кончиться. Тетка Соня сбросила грязный халат, надела чистый синий, оставшийся с тех пор, когда она еще дояркой работала, и служивший как бы выходной одеждой, вытащила из банки с солью спрятанные от Федьки деньги, схватила на ходу большую клеенчатую сумку и побежала, как могла быстро, закултыхала. Может, если бы шла она спокойно, то и не погорячилась бы так, но тетка Соня бежала, вспотела даже... Увидев, что магазинная дверь открыта, тетка Соня остановилась, чтобы перевести дух, и, вытирая ладонью со лба пот, услышала:
- А Абдула-то наш, Абдула...
Тетка Соня даже ухо оттопырила, но дальше не разобрала, потому что засмеялись там.
И смех этот будто стеганул тетку Соню, она побежала прытко и прямо ворвалась в магазин. Смех, конечно, сразу стих... Народу в магазине было полно, одни бабы. Накупили хлеба, но не расходились. Тетка Соня обвела их грозным взглядом, а они в ответ глаза прятали и улыбались стыдливо. Только Шурка-соседка нашлась.
- Здорово, Сонь! - крикнула она задорно так.
Тетка Соня не ответила, сдержалась, хотя с улицы узнала именно Шуркин голос, подошла к прилавку и, не поздоровавшись с Валькой, потребовала:
- Хлеба давай!
Валька усмехнулась, взяла с лотка четыре буханки разом и бухнула их на прилавок. Но тетка Соня хлеб не брала, смотрела то на него, на хлеб, то на нее, на Вальку. Тут Валька еще раз усмехнулась, уперла руки в бока и говорит:
- Чего смотришь, Сонь? Забирай и иди, я магазин закрываю.
- Мне же шесть буханок положено, - полушепотом напомнила тетка Соня.
- Не знаю, кто это тебе положил! - Валька закричала. - Две буханки на члена семьи, вон, читай! - И показала пальцем на какую-то бумажку на стене.
Но тетка Соня и смотреть на нее не стала.
- Нас же теперь трое, разве ты не знаешь? - спросила она, все еще себя сдерживая.
- Знаю, - махнула рукой Валька. - Слышала. Только мне документ нужен. Пускай твой Абдула пропишется сперва и справку принесет.
На Абдулу все снова засмеялись, а Шурка - та прямо зашлась. Все в деревне уже знали, что в Афганистане Коле дали другое имя, и теперь он не Коля, а Абдула.
Тетка Соня на этот смех обернулась и так на всех глянула, что все замолчали снова, даже Шурка заткнулась. К ней тетка Соня и обратилась к первой:
- А хоть бы и Абдула? Хоть бы и Абдула... Ты про своего Костеньку вспомни. До десятого класса ссался, все матрасы на забор вешала сушить. А теперь? Он же у тебя в тюрьме под нарами спит. Мой - Абдула, а твой - петух! - И тетка Соня плюнула с отвращением на пол.
Шурка была готова, а тетка Соня за Катерину взялась, та тоже лыбилась.
- А ты, Кать, что лыбишься-то? - спросила тетка Соня. - Ты своего сыночка до пенсии сиськой кормить собираешься? Так не работает все?
Катерина рот открыла, а сказать ничего не может. Но тут за нее вступилась Полька, по прозвищу Польча, сестра Катерины.
- Да он у нее больной, - сказала Польча, имея в виду Катерининого лоботряса. Но лучше бы она, Польча, молчала.
Тетка Соня аж просияла вся от удовольствия, что сейчас скажет.
- Польча! Все внуков ждешь? На невестку грешишь, что она аборты делает. А с чего их делать-то, а? Она мне сама рассказывала, что бессемянник твой сыночек. Вот и все!