Федька улыбнулся:
- У кого воровать-то? У колхоза? У государства этого вонючего? Да оно из народа все соки вытянуло, у него украсть - на том свете зачтется! - Федька даже плюнул с досады.
Тетка Соня поднялась с табурета, подошла к Коле, погладила его по голове и заговорила - виновато и горестно:
- Сынок... Колюшка... Это ж комбикорм, его не купишь, да и не на что. А у нас корова никак не раздоится, ты же знаешь... Нехорошо, ясное дело, нехорошо, а жить-то нам надо?
- Я не пойду, - еще раз сказал Коля.
Тетка Соня опустила руку, которой Колю по голове гладила, и, не зная, что еще говорить и что делать, вернулась к своему табурету и тяжело на него опустилась.
- Ты! Щенок! - заорал Федька и подскочил к Коле: - Тебя поймают - ничего не будет, а меня поймают - срок намотают! Да ты не будешь воровать, ты будешь только на шухере стоять, понял?
Коля не отвечал, но было понятно, что ответ его преж-ний.
Федька отошел от брата, сдерживая себя, и обратился к матери:
- Во, мам! Я тебе говорю - мы с этим мусульманином еще нахлебаемся!
- Ничего, я с тобой пойду, - решила тетка Соня и поднялась.
- Да куда ты пойдешь! - заорал Федька. - Ты по двору еле ползаешь!
- Ничего, докултыхаю. - Тетка Соня уже надевала свой рабочий грязный халат.
И тогда Федька снова подскочил к Коле, поднес к его носу свой здоровенный костяной кулачище с вытатуированными на пальцах четырьмя перстнями и спросил:
- Говори последний раз - пойдешь или нет? - Он даже захрипел от злости, и глаза его побелели.
Коля опустил голову и последний раз сказал:
- Нет.
Федька взвыл, развернулся на пятке и, не зная, куда деть скопившуюся в кулаке злость, врезал по дверному косяку так, что дом зашатался.
Такой вот выдался денек... Лучше бы его и не было.
II
На другой день тетка Соня заставила Колю поехать в военкомат за медалью. "А то, - сказала она, - кому другому отдадут". О вчерашнем не вспоминала и Федьке наказала забыть.
Федька мать послушался и даже дал Коле свой велосипед доехать до города, так как была среда - у автобуса выходной. Правда, прежде Федька долго мурыжил брата: мол, нельзя оставлять велосипед без присмотра, потому что кругом воры, а если кто спросит, где он этот велосипед взял, послать того подальше.
Коля терпеливо слушал и на периодически повторяемый Федькин вопрос: "Понял?" отвечал: "Понял".
У въезда в город Коля помолился в редкой березовой рощице. Он не обратил внимания на то, что встретившиеся ему на полпути красные "Жигули", пропустив его, остановились и, чуть погодя, поехали за ним следом. А когда он молился в роще, машина встала на дороге, и этого Коля тоже не заметил.
Он въехал в пустынный двор военкомата, оставил велосипед у входа и вошел в полутемное прохладное помещение, пахнущее бумагой и гуталином. Было тихо и пусто. Коля нерешительно подергал ручки дверей, постоял в задумчивости и, облегченно вздохнув, направился к выходу, как вдруг услышал из-за ближайшей к нему двери глухой грубый голос:
- Кто?
Коля даже вздрогнул.
- Кто?! - громче и грубее потребовал ответа тот же голос.
- Я... - отозвался Коля.
Видимо, этого человеку за дверью было достаточно - в замке заскрежетал ключ, и дверь распахнулась. В проеме стоял, широко расставив ноги и сцепив руки за спиной, военком.
- Здравствуйте, - сказал Коля и сделал попытку улыбнуться.
Военком промолчал в ответ, сделав два шага в глубь кабинета и тем самым приглашая Колю войти.
А меж тем во дворе военкомата разыгрывался спектакль одного актера, который считал, что зрителей у него нет. Щуплый белобрысый подросток увидел с улицы стоящий у дверей военкомата велосипед, глянул по сторонам, подошел к велосипеду ленивой походкой, потрогал рукой - проверил, хорошо ли накачаны шины, нехотя взобрался на сиденье и медленно поехал своей дорогой. Он не оглядывался и потому не видел, что красный "жигуль", в котором сидел за рулем мужчина в кожаной куртке и черных очках, двинулся за ним следом.
Коля вошел и остановился посредине. Кабинет был большим и полутемным из-за зашторенных окон.
Широко шагая, военком подошел к окну, отдернул занавеску и замер, стоя у окна и сцепив за спиной руки. Шли минуты. Где-то пробили двенадцать часы, где-то пропикало радио и стали передавать последние известия.
Коля переступил с ноги на ногу. Ему очень хотелось уйти. Военком продолжал стоять, как изваяние. Коля громко вздохнул, решившись, и, пробормотав: "До свидания", двинулся к двери.
- Стоять! - хрипло скомандовал военком, и Коля остановился. Военком развернулся, широко шагая, подошел к высокому металлическому шкафу, вытащил из глубокого кармана галифе гремящую связку ключей, открыл его, достал маленькую картонную коробочку и удостоверение, проверил, на месте ли медаль, раскрыл удостоверение и прочитал глухим, неожиданно взволнованным голосом:
- Иванов... Николай... Григорьевич...
После этого он отдал Коле награду и крепко, до боли пожал руку.
Коля увидел вблизи глаза военкома. Они были красными, как у кролика, и страдающими. Только теперь Коля понял, что военком пьян.
А тот решительно подошел к своему столу, наклонился и поставил ополовиненную бутылку водки и стаканы, сначала один, потом другой.
- Надо обмыть, - объяснил он серьезно, очень серьезно, разливая поровну водку в стаканы.
- Я не пью, - сказал Коля.
Военком понимающе кивнул и, сильно сморщившись от какой-то подступившей внутренней своей боли, попросил:
- Тогда посиди просто.
Коля подошел и сел на стул напротив.
Военком вылил содержимое одного стакана в другой, осторожно, чтобы не пролить, поднес его к губам и выпил до дна - медленно и мучительно.
Несколько секунд он сидел неподвижно, не дыша и зажмурившись, после чего громко вздохнул, открыл глаза и внимательно посмотрел на Колю.
- Ну, что? - заговорил он, хмуря лоб. - Как дальше жить будем? Я спрашиваю! - перешел он вдруг на крик.
Он ждал ответа, требовал его.
Коля нерешительно пожал плечами.
- Не знаешь? - зашептал военком, подавшись через стол к Коле. - Ну, вот и я не знаю... - Он усмехнулся, склонил голову набок и заговорил вдруг неожиданно доверительно: - А помнишь, помнишь, как мы на параде шли? По Красной площади... Ты не шел, а я шел... "Здравствуйте, товарищи артиллеристы!" - "Здравия желаем, товарищ Маршал Советского Союза!" "Поздравляю вас с пятьдесят третьей годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции!" - "Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!" Вся планета, вся планета замирала, когда мы "ура" кричали...
Военком вздохнул и замолчал, думая.
- А что теперь? - вновь обратился он с вопросом к Коле. - Ты видишь, я здесь один. Остальные - на сене. На сене, вместо того чтобы мобилизационной работой заниматься... А ты знаешь, что у нас этой весной сорок три процента набор? Сорок три! Из них тридцать - недотыки дефективные, по пьяни под трактором заделанные... Значит, тринадцать осталось, чертова дюжина... Вот и считай...
Военком снова замолчал, но совсем ненадолго.
- Да не тринадцать даже, десять даже было бы - и то смогли бы, но они не смогут... А знаешь, почему? У них нет Родины. Родины нет, понимаешь? А без нее... Да если завтра эстонцы, чудь белоглазая эта, пойдет на нас, мы за Урал побежим и будем там сидеть, лапки задрамши. Нас ведь сейчас голыми руками бери, голыми руками - и не пискнем. Э-эх...
На пустынной уже на выезде из города дороге красный "жигуль" резко обогнал белобрысого велосипедиста и, визгнув тормозами, преградил ему путь. Подросток чуть не упал и, ступив одной ногой на асфальт, со страхом в глазах смотрел на идущего прямо на него мужчину в черных очках. Тот подошел, коротко и брезгливо ударил подростка по щеке и приказал: