Наступалъ вечеръ, — тихій, чудный, располагающій къ бесѣдѣ и нѣгѣ, и волшебная чарующая лунная ночь — это лучшее время въ пустынѣ. Не даромъ сынъ пустыни поетъ: «Яхъ-тейли! яхъ-тейли! О, ночь! о, ночь, несравненная ночь! Какъ объятія черноокой красавицы, я жду тебя, вожделѣнная ночь! Обойми ты меня страстными объятіями твоими, задуши поцѣлуями твоего, нѣжно-ласкающаго щеки, вѣтерка, погляди мнѣ въ очи серебристыми глазками твоихъ дѣтокъ — воздушныхъ звѣздъ, и возьми меня со всѣмъ, что есть во мнѣ, въ твою темную обитель, покрой меня душистымъ покровомъ твоимъ и усыпи ласкою твоихъ поцѣлуевъ! Яхъ-тейли, яхъ-тейли!»
Кажется, солнце еще не успѣло спрятать на горизонтѣ свои золотые лучи, какъ въ воздухѣ поплыла легкими незримыми струйками живящая прохлада невѣдомо откуда налетѣвшаго вѣтерка. И люди, и животныя, повеселѣли сразу. Весь многочисленный лагерь нашъ словно проснулся; вездѣ образовались живописныя группы, вездѣ слышались разговоры; верблюды забродили снова, и легкимъ, не особенно благозвучнымъ, фырканьемъ изъявляли свое удовольствіе послѣ перенесенной дневной страды.
Нашъ кружокъ, окончивъ свои частныя занятія, опять разсѣлся около востра, который развелъ Юза, чтобы сварить намъ по чашечкѣ чайку, чуть не въ десятый разъ сегодня; при обиліи чудной воды, въ продолженіе длиннаго дня въ пустынѣ, какъ бы для того, чтобы вознаградить свои потери въ водѣ, мы любили баловаться душистымъ напитеомъ, и надо сказать, что едва ли въ любомъ московскомъ трактирѣ русскій чай пьется съ такимъ удовольствіемъ, какъ въ Аравійской пустынѣ. За чаемъ, притомъ, даже говорилось какъ-то веселѣе, что замѣтно было, въ особенности, на Букчіевѣ. Вчера была ночь афритовъ, сегодня день благословенный — эль-мубаракъ (четвергъ); сегодня же и добрая ночь на счастливѣйшій и лучшій день для мусульманина въ недѣлѣ — фаделихъ (пятница). Въ эту ночь ни одинъ афритъ не посмѣетъ выйти изъ своего мрачнаго убѣжища, потому что Аллахъ не разрѣшилъ имъ въ ночь на фаделихъ смущать правовѣрныхъ, и если кто-нибудь изъ этихъ «трижды проклятыхъ» афритовъ покажется на землѣ, то съ неба полетитъ огненная стрѣла, которая загонитъ его снова въ его потаенное убѣжище. Поэтому, мои собесѣдники были смѣлѣе и болтали, не боясь, что ихъ подслушаетъ шайтанъ или саахръ.
Ночь обѣщала быть еще лучше, чѣмъ вчера, потому что прохлада ощущалась сильнѣе, и первыя, показавшіяся на небѣ, звѣзды почти не мерцали, что служить для сына пустыни добрымъ признакомъ. Мусульмане уже совершили свою вечернюю молитву — морхребъ, и высчитали по три земныхъ поклона, какъ положено кораномъ.
— Добрая ночь будетъ сегодня, эффенди, — началъ Абдъ-Алла, — смотри, какъ мерцаютъ глаза небесной газели на голубомъ небѣ. А вонъ загорается красноватымъ огонькомъ рукоятка меча пророка; онъ встанетъ скоро на защиту правовѣрныхъ; его мечъ уже заблестѣлъ… Не всегда видѣнъ тотъ благословенный мечъ; не всегда онъ блеститъ такъ ярко, какъ сегодня. Я думаю, эффенди, много крови мусульманской прольется…