А назавтра она деньги мне принесла. Как раз-таки ту сумму, которая мне требовалась. Я, помню, очень удивился, потому что не подозревал у неё денег. А, кроме того, мне подумалось, что она этими деньгами заловить меня пытается: ну, женить на себе или ещё что... Никак я себе этого поступка объяснить не мог. Но она уверяла, что это просто, что помочь мне хочет. И что если я денег от неё не приму, то очень обижу её. Но откуда эти деньги, поначалу говорить отказывалась. Пришлось мне нажать на неё. Я объявил, что не брать денег от женщин – это мой принцип. Но я согласен буду принять от неё, чтобы её не обидеть. Однако под условием, что она расскажет мне, откуда эти деньги. В противном случае денег я у неё не возьму. Говорить она не хотела, долго мялась. Но мне уж очень любопытно было, где это она такую сумму сумела набрать. И я настоял. Она призналась, что часть суммы у неё была: она на что-то там копила. Другую часть она заняла у подружки, которая тоже копила. А чтобы недостающую часть набрать, она в ломбард свои золотые вещицы снесла. Я про ломбард как услышал – обомлел. Как это только в голову-то ей пришло! Это же просто Соня Мармеладова какая-то! Выругал я её за ломбард. Велел никогда ничего похожего без моего ведома не проворачивать. А за деньги поблагодарил. Обещал, как только получу от брата, тотчас вещи её выкуплю. Но в целом же эта её выходка меня поразила необычайно. Я никак такого благородства души не ожидал и после долго ещё подвоха опасался. Но подвоха не последовало. И я тогда только понял, что она взаправду меня любит. А, поняв, умилился даже душой и рассудил, что уж больше никого искать мне не нужно. Чёрт с ней, с блондинкой, сойдёт и такая! Будет ли меня ещё кто любить до такого самопожертвования! И я решил ей всё объявить, то есть предложить ко мне переехать. По этому случаю я купил одну розу, и когда подруга моя пришла ко мне, эту розу ей преподнёс. Я всё очень торжественно обставил: приготовил ужин, свечи зажёг. И после ужина любил её при свечах и под музыку. Помню, пахло в комнате свечами и моим парфюмом, музыка тоненькой струйкой лилась, и бельё, – а я новое бельё специально постелил тогда, – бельё тихонько похрустывало. Новое бельё всегда приятно так похрустывает. Огоньки свечей преломлялись в стекле бутылки, в которую мы поставили розу, и бутылка светилась завораживающим, фантастическим светом, то словно сжимаясь, то вытягиваясь. Глаза подруги моей блестели и, казалось мне, чуть влажными были – чувствительнейшая особа, что тут поделаешь? Этакие дешёвые эффекты способны душу перевернуть. Это не только её одной, это женщин вообще касается. Они существа до смешного просто, примитивно даже, устроенные. И над самой умной из них последнему глупцу верх взять – ничего не стоит. Даже и фантазии никакой не нужно, всё известно давно. Оттого это, я думаю, что они подчиняться мужчине наклонны, и даже какое-то особенное удовольствие в этом находят. И пусть он плюгавый и слова доброго не стоит, но чтоб мужик, чтоб самец или что там ещё. А прибавьте к этому благородства, великодушия, доброты, романтики... Да она за вами на край света устремится, всякую подлость и низость простит да ещё и сама прощения попросит. Я всецело эту женскую суть постиг, и управляться с ними прекрасно научился. Главное, что все они, как одна, предсказуемы. До скуки даже, до зевоты предсказуемы. Ведь вот берётся рассуждать о равноправии, а посмотришь на неё каким-нибудь этаким взглядом, два слова, ничего не стоящих, шепнёшь в ухо, и уж она твоя, делай с ней, что заблагорассудится. Так ведь ещё и вообразит себе невесть что. Обыденнейший разврат за любовь примет, и любовью же оправдается.
Затея моя удалась. Подруге моей всё очень понравилось. Я заметил это по тому, с какой благодарностью и каким восторгом она смотрела на меня, и по тому особенному блеску в её глазах, какого я раньше никогда не видел. Потом я сказал ей в самое ухо жарким шёпотом, что люблю её и хочу, чтобы она жила со мной. По-моему, после таких слов любая женщина, а особенно такая романтическая, какой была моя подруга, должна быть наверху блаженства. Я ждал от неё новых восторгов, слёз. Может быть, слов благодарности. Но она, к неудовольствию моему, повела себя иначе. Посмотрела на меня очень внимательно, как будто силясь прочесть что-то в моём лице, и спросила серьёзно: «Ты предлагаешь мне выйти за тебя замуж?» Этим своим пошлым вопросом она всё испортила, ужасно разозлив и раздосадовав меня. Во-первых, та романтическая обстановка, которую я для неё же и создал, была разрушена. Я встал молча и выключил магнитофон: музыка потеряла для меня свою прелесть, да и вообще перестала быть нужной. А во-вторых, я оказался в самом нелепом положении, какое только можно себе представить. Ведь я совершенно не собирался жениться, и теперь был вынужден как-то выкручиваться. Сдерживая себя, чтобы не накричать на неё, как в прошлый раз, я объяснил, что со временем можно будет и пожениться, но пока необходимо пожить вместе, чтобы испытать чувства и проверить, подходим ли мы друг другу в быту. А кроме того, – и здесь я нарочно рассмеялся, чтобы убедительней вышло, – как это можно жениться, не имея ни гроша за душой. Чем же мне семью содержать, когда я весь в долгах и не знаю, что есть завтра буду! Она меня выслушала, нахмурившись, а потом объявила, что подумать должна. Этого я никак не ждал. Что ж это за любовь у неё? То вещи в заклад несёт, а тут вдруг «подумать должна»! Тогда-то, как в ломбард идти, небось не думала, потому что в ломбард сходить – это романтика, это целое приключение, это само по себе интересно. Впрочем, я тогда ещё не понимал, что «подумать» для неё означало выбор сделать, между мной и домом своим, папашей с мамашей. Потому как родители её, люди старорежимные во всех отношениях, ни за что бы ухода такого не приняли и не скоро бы его оправдали.
Явилась она ко мне через несколько дней. Заплаканная, возбуждённая, она объяснила, что дома у неё был скандал. Мамаша плакала, папаша кричал и обзывал её содержанкой. Но она, несмотря ни на что, решилась уйти. Я не мог понять причин скандала в благородном семействе. А тем более слова этого: содержанка. Какая может быть содержанка, когда мне и содержать-то её нечем. Её и моя стипендии, помощь от брата – вот и всё наше содержание. А, кроме того, всё это, в сущности, банальнейшая вещь, сплошь и рядом случается. Гражданские-то браки. Почему, кстати, они гражданскими называются – никак понять не могу. Есть браки церковные, есть светские, они же гражданские, а есть внебрачное сожительство, так к чему огород городить? Ведь сколько ни говори халва, во рту слаще не станет, и сколько это самое внебрачное сожительство ни называй гражданским браком, не станет оно таковым. Ну, да это я отвлёкся.
Понял я только, что она свой уход подвигом почитает, убеждена, будто нечто значительное совершила. Разубеждать я её в том не стал, а только понять дал, что ценю её жертву. Теперь-то я совершенно уверен, что не я был причиной её ухода. А уйти из дома для неё то же значило, что и в ломбарде вещи свои оставить – такое же приключение или игра развесёлая. Хотела себя в разных ролях попробовать – вот и чудила.
Что до меня, так ведь и я о другом мечтал, другого мне нужно было. Впрочем, и к ней я привязался. Мечту свою я бы любил. А тут была привязанность, привычка. Прибавьте снисхождение, благодарность, влечение. Но как бы то ни было, зажили мы с ней одним хозяйством. Правда, старушке моей, хозяйке-то квартиры, все эти перемены пришлись не по вкусу. Надо сказать, что это была довольно противная старуха, старуха-женоненавистница. Когда ко мне приходили друзья, она немедленно появлялась в прихожей, чтобы поздороваться, а то и завязать разговор. Это у неё называлось «побеседовать с молодёжью». В такие минуты казалось, что нет на свете существа более доброжелательного и обходительного. Но нужно было видеть, что происходило с ней, если только случалось приходить ко мне женщинам. Подругу мою она не удостоила ни единым приветствием, а встречаясь с ней в кухне или в прихожей, делала такое лицо, что и мне становилось страшно. Догадавшись о происшедших переменах, она сделала мне внушение. Подловив в коридоре, а я уверен, что она именно подловила меня: стоило мне однажды открыть дверь своей комнаты, как она тут же выскочила в коридор и предстала передо мной руки в боки. Так вот, подловив, она довольно громко и отчётливо, рассчитывая, очевидно, что и подруга моя услышит, сказала: