— Мои родные жили после Взрыва под Чикаго. Наверное, поэтому так получилось.
— О-о!
Пристальный взгляд.
— Я слышал, именно поэтому так много…
Испуганная пауза.
— Уродства или мутации. Было и то, и другое. Я сам до сих пор не знаю, к какой категории принадлежу, — добавлял он с обезоруживающей откровенностью.
— Вы не урод! — протестовали они слишком бурно.
— Да, зараженные радиацией зоны вокруг очагов поражения произвели несколько весьма странных субъектов. С плазмой зародышей случились удивительные вещи. Большинство из них умерло; они не могли размножаться. Но некоторых еще можно найти в санаториях — двухголовых, например, — ну, вы о них знаете, — и тому подобное.
Все равно они всегда были взволнованы до крайности.
— Вы хотите сказать, что можете прочитать мои мысли… прямо сейчас?
— Могу, но не делаю этого. Если партнер не телепат, это тяжелая работа. И мы, Болди, — ну, мы этого не делаем, и все. Человек с развитой мускулатурой не стал бы расшвыривать всех попавшихся под руку. Ну, конечно, если не хотел быть избитым толпой. Болди всегда чувствует тайную скрытую опасность: закон Линча. И умные Болди не позволяют себе даже намекнуть на то, что обладают сверхчувством. Они просто говорят, что отличаются от других, и этого достаточно.
Но один вопрос всегда подразумевался, хотя и не всегда задавался:
— Если бы я был телепатом, я бы… сколько вы получаете в год?
Ответ удивлял их. Читающий мысли, конечно, мог бы разбогатеть, если бы только захотел. Так почему же тогда Эд Беркхальтер оставался экспертом по семантике в Модоке, городе издателей, если поездка в один из городов науки могла бы позволить ему овладеть тайнами, которые принесли бы состояние.
Тому была весомая причина. Отчасти просто инстинкт самосохранения. Поэтому-то Беркхальтер и многие, подобные ему, носили парики. Впрочем, было много Болди, которые этого не делали.
Модок был городом-близнецом Пуэбло, расположенным за горной грядой к югу от пустыни, бывшей прежде Денвером. В Пуэбло были прессы, фотолинотипы и машины, превращавшие рукописи в книги, после того как их обработал Модок. В Пуэбло были вертолеты для доставки, и Олдфид, управляющий, уже неделю требовал рукопись «Психоистория», написанный человеком из Нью-Йеля, который очень увлекался эмоциональной стороной в ущерб словесной ясности. Суть состояла в том, что он не доверял Беркхальтеру. И Беркхальтер, который не был ни священником, ни психологом, вынужден был стать и тем и другим в тайне от сбитого с толку автора «Психоистории».
Впереди внизу располагалось приземистое здание издательства, больше напоминавшее курорт, чем что-то более утилитарное. Но это было необходимым. Авторы были людьми специфическими, и часто было необходимо убедить их пройти гидротерапию, прежде чем они оказывались в состоянии работать с семантическим экспертом над своими книгами. Никто не собирался их кусать, но они этого не понимали, и либо в ужасе жались по углам, либо шли напролом с какими-то непонятными словами. Джим Куэйл, автор «Психоистории», не относился ни к одной из этих групп, он просто был заведен в тупик глубиной собственного исследования. Его собственная история слишком хорошо подготовила его к эмоциональному погружению в прошлое, а когда имеешь дело с человеком подобного типа, такое обстоятельство является очень серьезным.
Доктор Мун, входивший в Коллегию, сидел возле южного входа и ел яблоко, аккуратно чистя его своим кинжалом с серебряной рукояткой. Мун был толстым, маленьким и бесформенным. Волос у него было немного, но телепатом он не был: у Болди волос не было совсем. Он проглотил кусочек и помахал Беркхальтеру.
— Эд… — хрррум… — хочу с тобой поговорить.
— Пожалуйста, — сказал Беркхальтер, останавливаясь и поворачиваясь на пятках. Укоренившаяся привычка заставила его сесть рядом с членом Коллегии; Болди по понятным причинам никогда не оставались стоять, когда обычный человек сидел. Их глаза оказались на одном уровне. Беркхальтер спросил:
— Что случилось?
— Вчера в магазин привезли немного яблок из Шасты. Скажи Этель, пусть купит, пока их все не продали. Вот, попробуй.
Он посмотрел, как его собеседник съел кусочек, и кивнул.
— Хорошие. Я ей скажу. Впрочем, наш вертолет сломался. Этель не на то нажала.
— Вот тебе и гарантия, — с горечью сказал Мун. — Сейчас неплохие модели выпускает Гурон. Я беру себе новый вертолет из Мичигана. Слушай, сегодня утром мне звонили из Пуэбло насчет книги Куэйла.
— Олдфилд?
— Наш парень, — кивнул Мун. — Он просил, чтобы ты переслал ему хотя бы несколько глав.
Беркхальтер покачал головой.
— Не получится. Там есть несколько темных мест в самом начале, которые следует прояснить, и Куэйл…
Он колебался.
— Что?
Беркхальтер подумал о комплексе Эдипа, обнаруженном им в разуме Куэйла, но это было неприкосновенно, хотя бы потому, что удерживало Куэйла от холодного логического интерпретирования Дария.
— У него там путаются мысли. Я не могу это пропустить; вчера я пробовал почитать книгу трем различным слушателям и получил от всех троих разные реакции. Так что «Психоистория» будет означать для всех людей все, что угодно. Критики разнесут нас, если мы выпустим книгу в таком виде. Не мог бы ты еще некоторое время поводить Олдфилда за нос?
— Попробую, — сказал Мун. В голосе его звучало сомнение.
— У меня есть подходящий роман, который я мог бы ему подсунуть. Это легкий замещающий эротизм, а это безвредно; кроме того, с семантической точки зрения он в порядке. Мы задерживали его из-за художника, но я могу поручить это Дамэну. Я так и сделаю, да. Я пошлю рукопись в Пуэбло, и он сможет позже сделать печатные формы. Веселая у нас жизнь, Эд.
— Даже чересчур, — заметил Беркхальтер.
Он поднялся, кивнул и отправился на поиски Куэйла, который отдыхал в одном из соляриев.
Куэйл был худым, высоким человеком с озабоченным лицом, чем-то напоминающим черепаху без панциря. Он лежал на плексигласовом ложе, и прямые солнечные лучи грели его сверху, в то время как отраженные лучи подбирались к нему снизу через прозрачный кристалл. Беркхальтер стянул рубашку и бросил ее на скамью рядом с Куэйлом. Автор бросил взгляд на безволосую грудь Беркхальтера, и в нем возникло полуосознанное отвращение: «Болди… никаких тайн… не его дело… фальшивые ресницы и брови; он все еще…»
И еще что-то угрожающее.
Беркхальтер дипломатично коснулся кнопки, и на экране появилась увеличенная и легко читаемая страница «Психоистории». Куэйл просмотрел лист. Он был исчеркана пометками читателей, которые Беркхальтер расшифровал как различные реакции на то, что должно было быть прямолинейными объяснениями. Если три читателя нашли три разных смысла в одном параграфе, что же тогда имел в виду Куэйл? Беркхальтер осторожно коснулся сознания, чувствуя бесполезную защиту от проникновения, баррикады безумия, над которыми подобно тихому, ищущему ветру пробирался его мысленный взгляд. Ни один обычный человек не мог защитить свой разум от Болди. Но Болди могли защищать свои тайные мысли от проникновения других телепатов. В психике существовал свой диапазон приема, своего рода…
Вот, нашел. Правда, немного запутанно. Дарий:
(Это было не просто слово, это была не просто картина. это была поистине вторая жизнь. Но разорванная, фрагментарная. Обрывки запахов и звуков, и воспоминания, и эмоциональные реакции. Восхищение и ненависть. Жгучее бессилие. Черный торнадо, пахнущий елью, ревущей над картой Европы и Азии. Запах ели становится сильнее, страшное унижение, незабываемая боль… глаза…)
«Убирайся!»
Беркхальтер отложил микрофон диктографа и лег, глядя вверх сквозь темные защитные очки, которые он надел.
— Я вышел, как только вы этого захотели, — сказал он. — И я сейчас вовне!
Куэйл, тяжело дыша, лег.
— Спасибо! — сказал он. — Благодарю! Почему вы не требуете дуэли?
— Я не хочу драться с вами на дуэли, — сказал Беркхальтер. — Я никогда в жизни не пачкал кровью свой кинжал. К тому же, я могу видеть ваш ход мыслей. Помните, мистер Куэйл, это моя работа, и я узнал множество вещей… которые тут же снова забыл.