Наум. Зачем?
Юлька. А сюрприз… (Модесту.) Да, милый?
Модест неторопливо кивает и обаятельно улыбается.
Хорошо бы, Модест, сегодня: ведь папочка уезжает… Ему же приятно узнать, что я с хорошим человеком… (С нежностью смотрит на Модеста.) С милым, надежным… Как ты считаешь, ему будет спокойнее?
Модест улыбается, кивает.
(Шепотом.) Я скоро… (Уходит.)
Наум и Модест молчат.
Модест. Мм… Юля говорила… Мм… Мне казалось, вы едете в туризм. (Наум молчит.) Жаль, уезжают люди… Очень жаль… (Молчит.) Извините, неделикатный вопрос, возможно: с радостью нас покидаете?
Наум. Без нее.
Модест. Правда? И все-таки покидаете? Очень, мм… То есть, очень… Опять же, простите, но зачем вы это делаете? Человек должен жить там, где родился. Я убежден.
Наум. Мне тут плохо.
Модест. Но тут — родина.
Наум. Я — еврей. Моя родина — там.
Модест. Ну, зачем же так… Все же вы художник, человек культуры… Вам будет сложно меняться. Я бывал за рубежом, пытался себя представить там… Ничего не получалось. Увы.
Наум. Вы бывали, я — нет. Меня дальше Воркуты не ссылали.
Модест. Вы сердитесь, можете ошибиться. Можно сердиться на каких-то людей — на народ, на землю сердиться не следует. Будет искренно жаль, если…
Наум(вдруг грубо и резко перебивает). Я не сержусь. Меня столько били — во мне не осталось места, каким сердятся. Не надо со мной, как с глупым. Я все понимаю. И вы все понимаете.
Модест. Мм… но, господин Ашкенази… ради Бога, простите… Я бы только хотел уберечь вас, если это еще возможно, от непоправимой ошибки.
Наум. Знаете, что: теперь вы себя поберегите. А я — уезжаю.
Модест. Себя — но это — как Бог, как говорится… За вас неспокойно. Я много читал воспоминаний прошлых эмигрантов. Это всегда, знаете, такая рана, такая боль…
Наум. Прошлые были людьми — мы… Послушайте, это пустой разговор. Это — дурацкий сейчас разговор. Потому что — чужие. Потому что — безумно устали. Потому что — между нам пропасть и слова не долетают. И вам, в сущности, глубоко на меня наплевать.
Модест. Нет, помилуйте, господин Ашкенази…
Наум. Кто вы такой?
Модест. Что вы сказали?..
Наум. Что ты меня морочишь, кто вы такой? Чего ты от него хочешь? Чего ты от меня хочешь? Почему вы — тут?
Модест. Господин Ашкенази, мм… Понимаю ваши чувства, они не простые…
Наум. Так, гляди: мне скоро лететь. Даже прямо сейчас, можно сказать. Но пришить я тебя еще успею. Мне для этого дела много времени не нужно.
Модест. Мм… Простите, я не совсем понимаю: за что?
Наум. А просто — за так. А вот потом догадаешься, если сумеешь. Семь лет в лагерях. Еще пять на поселениях. Уж поверь, я такое видел и такое умею — головку отрежу по самому шву.
Модест. Мм… вы интеллигентный человек, вы не сделаете этого…
Наум. Сделаю. С чувством глубокого удовлетворения.
Модест. Но вы же художник — ай, ай…
Наум. Дети у тебя есть?
Модест. Не надо, пожалуйста, со мною так. Вас, конечно, интересует, состою ли в гражданском браке. В настоящее время — нет. Имею детей, внучку Федору девяти лет. Что еще? Психически, полагаю, здоров. Профессор кафедры философии ленинградского… Простите, санктпетербургского…
Наум. Старый, плешивый козел. Хочешь, чтобы я тебе на пальцах объяснил?
Модест. Ваши отцовские чувства понимаю, господин Ашкенази!
Наум(подступается). Если ты сейчас же, немедленно, прямо сейчас не оставишь парня в покое…
Модест. Но, позвольте, но я не могу, я — люблю!
Наум. Чего?..
Модест. Да… мм… я люблю вашего сына… Простите, если выражаюсь высокопарно, мм… о таких вещах говорить не просто, мм… Но, верьте мне, что люблю искренне, всем сердцем, честное слово. Я покинул близких мне людей, дом… Под угрозой мое пребывание в институте… Наверное, придется уйти… Юля, правда, еще не знает… Да, собственно… я не жалею, да… И говорю, верьте, не для того, чтобы разжалобить — просто… Видите, как волнуюсь, мм… Я очень, очень его люблю.