— Щука?! Сом?!
Дядя Артем смеется, пропуская сквозь рыжие усы густой папиросный дым, и смотрит на меня. Его очки на ярком солнце превратились в два маленьких зеркальца, и глаз дяди Артема я не вижу, и мне непонятно, смеется ли он взаправду.
Мы сидим во дворе за доминошным столом — друг напротив друга. Сейчас три часа дня, и за столом, кроме нас, никого нет — он заполнится ближе к вечеру. Под столом, в теньке, обернутый авоськой, лежит гигантский арбуз, блестящий и теплый, и поэтому разговор наш со стороны дяди Артема носит несколько раздраженный характер — арбузу полагалось бы давно плавать в ванне с холодной водой и остывать.
Сережку Бортникова нашли три дня назад. Времени прошло совсем немного, но яркость и значимость этого события уже успела поблекнуть в моей памяти, хоть я и пытаюсь узнать, что же произошло, и есть ли что-то там, в мутной глубине Волги. Как странно — тогда, три дня назад, мне казалось, что я уже никогда не буду купаться в нашей реке и ловить рыбу, но сегодня утром я вместе со всеми ходил на рыбалку так же, как и всегда, и поймал огромного леща. А совсем недавно я искупался на обычном месте, и волосы мои еще немного влажные. Пусть и охватывало меня периодически чувство беспокойства, но я списываю все это на детские страхи. А река течет лениво, как и всегда.
Завтра Сережку похоронят. А его смерть и то, как его нашли, уже превратились в страшную историю, которую рассказывают друг другу во всех дворах и дети, и взрослые. История обрастает многочисленными подробностями и постепенно станет сказкой, которая пополнит собой устный сборник волжанских легенд. И меня эта история уже не трогает так, как в тот день, но, тем не менее, я сижу здесь и разговариваю с дядей Артемом. Он у нас — один из лучших и знающих рыбаков, и я вываливаю ему все свои догадки — про мартына, про странную ссадину на Сережкиной ноге и про заповедник. Дядя Артем выслушивает меня внимательно и серьезно, и его смех — это не смех над глупым дитем, а смех над догадками взрослого мужчины, кажущимися ему нелепыми. Он нравится мне тем, что никогда не сюсюкает с нами, мальчишками, будто нам по пять лет, а относится как к взрослым людям.
— Щуку выбрось сразу! — говорит он, искоса поглядывая на арбуз. — Щука на людей не нападает. А вот сомы-сомищи человечинкой баловались, это факт. Но это большие сомы, старики, которым лет, значит, по шестьдесят и боле. Они, если живется им хорошо, место чистое, сытое, здоровенные вымахивают, гиганты просто. Вот на Одере, реке такая на границе Польши и Германии, их много раньше было, гигантов таких. В прошлом веке там сома поймали — за четыреста килограмм тянул. Метров семь-восемь в длину. Представляешь себе?
Я представляю. Сом получается размером с нашу большую комнату, а его «улыбка», наверное, как раз с ванну. Жутко даже представить, что где-то может жить такое чудовище. Дядя Артем, глядя на мое изменившееся лицо, ухмыляется.
— Не боись, у нас, на нижней Волге, таких сомов нет. Говорили, конечно, что вроде вылавливали и на двести пятьдесят килограмм, но, должно, сказки это — знаешь, как говорится, «рыбацкая правда». А так, ну, что… с лодку-резинку — видал, сам лавливал. Сильный был, зараза, усищи вот такие, — дядя Артем с гордостью разводит руки, и если им верить, то усы у сома ничуть не короче его самого. — Чуть не потопил меня — плесом как дал по лодке — чудом на воде удержалась. Да-а-а, — тянет он, — был бы тут такой сом, я бы его поймал, обязательно поймал. Они, сомы, очень лягушек любят. Они им все равно, что тебе мороженое или арбуз. И к кваканью очень чувствительные. На звук идут, значит… Да-а-а.
Его взгляд становится мечтательным, наверное мысленно дядя Артем уже видит, как бы он ловил такого вот огромного сома. Да, наверное это действительно здорово, но если случайно свалишься туда, к нему в воду… Семиметровый сом… да даже трехметровый — увидь я рядом с собой в воде такого, я бы, наверное, умер от страха. Я хорошо знаю предел своей храбрости.
— Дядь Артем! — пытаюсь я вырвать его из мечтаний. — Так где такие большие сомы водятся?
— Я ж тебе сказал — в Одере, в Дунае еще, в Днестре, в Днепре.
— А у нас точно нет?
Он неопределенно пожимает плечами.
— Да откуда?!
— А в заповеднике мог такой вырасти?
— Хм, — дядя Артем задумывается. — Да нет, вряд ли. Можно, значит, конечно, предположить, — он грозит мне пальцем, — только предположить, что рос там такой сом, жил привольно, а потом что-то случилось — может, разлив, может потревожили его. Он и ушел. А сомы, как правило, вверх по реке идут, так что он мог бы и у нас пройти, но, конечно, вряд ли бы задержался. Здесь движение, да и вода — сам видишь. А сомы, значит, — они чистую воду любят. Дождь особенно. И они… это… лентяи большие. Домоседы. Больше сидят в яме своей на дне где-то.
Я раздумываю над его словами. Дядя Артем наклоняется и трогает ладонью арбуз. На его лице отражается недовольство.
— А большие сомы, значит, человека могут съесть? Ну, те, которых у нас нет.
— Да, могут, бывало такое. Пасть-то у них — будь здоров, туда и я помещусь! — он смеется. — И телят хватали с воды, и детей, и женщин, значит, слышал, съедали. Вот насчет мужиков не знаю. Но сомы прожорливые, очень прожорливые. Они, значит, с поверхности что схватят, так на дно тянут. Утопят, а потом проглатывают целиком. Зубки-то у них так себе — мелкие, вроде короткой щетки — удержать ими можно, а вот разорвать на куски, значит, нет.
Я снова спрашиваю дядю Артема о ссадине на Сережкиной ноге. Мне интересно, мог ли такой след оставить схвативший его сом. Дядя Артем качает головой.
— След бы похож был. Но ты, Ленек, мысли эти глупые из башки своей выкинь. Нет у нас таких сомов, не-ту! — он снова дотрагивается до арбуза, потом шлепает его по полосатому боку, и арбуз отзывается — спело, упруго. — Товарищ твой, значит, утонул, и его течением по дну проволокло, а на дне барахла всякого знаешь сколько?! Там и зацепило его. Жутко, конечно, жутко. Жалко парня. Вечно же все чуть ли не на фарватер заплывал, вот и дозаплывался. А ты, Ленька, щучий ты сын, о соме забудь! Нет здесь таких! И никогда не было! Вот, значит, как.
Его голос звучит уверенно, но когда он слегка поворачивает голову, и блики с его очков исчезают, мне чудится, что у дяди Артема в глазах хитринка и опаска. Будто он боится, как бы у него чего не отняли. А еще у него в глазах азарт. Азарт рыбака. И в этот момент я думаю, что дядя Артем убеждает меня в том, чего сам не думает. Я этого не понимаю, прощаюсь с ним и ухожу растерянный.
Идя, я один раз оборачиваюсь. Дядя Артем сидит за столом задумчивый и совсем не торопится отнести арбуз домой в прохладную ванную, а в стеклах его очков снова сверкает солнце. Он вытаскивает новую папиросу и приминает ее пальцами. Я пожимаю плечами и отворачиваюсь.
Я не знаю, что вижу дядю Артема в последний раз.
Время обеда.
Поскольку встают у нас рано, то и обедают рано. И летом, как правило, ни один обед не обходится без рыбы и арбуза. А потом — здоровенная кружка чая. В Волжанске любят гонять чаи, и дома у нас царит поговорка: «Утром — чаек, в обед — чай, вечером — чаище!»
Начало первого, и все наши давным-давно разбежались по домам, собрав снасти, но мне есть сегодня не хочется, хотя дома меня ждут не дождутся любимые судачьи пельмени. Я наблюдаю за своими удочками, но сторожки словно застыли в горячем душном мареве. На одной закидушке леска совсем провисла — грузило с крючком подтащило слишком близко к берегу, и придется перебрасывать — у самого парапета берут только наглые прожорливые окуни, а судаки поосторожней.
Сегодня мне не везет, да и не одному мне — почти вся «первая смена» вернулась домой ни с чем, а из нашей компании только Антоха поймал двух жалких окуньков, которые не заслуживают того, чтобы называться уловом. Скоро начнет собираться «вторая смена». Я отстою и ее, хотя наверняка так ничего и не поймаю. Но это не так уж важно. Все дело в реке, и я наблюдаю за ней из-за парапета, словно из засады. Вниз по течению буксир нехотя тащит понтоны с лесом, от него катится волна и сейчас мои сторожки слегка оживут. На одном из сторожков сидит большая стрекоза и изучает окружающий мир своими странными глазами. Ее прозрачные крылья блестят соблазнительно, но я не протягиваю руку и не ловлю стрекозу. Мне грустно, потому что в нашем дворе еще одна потеря — пропал дядя Артем. Позавчера утром, на следующий день после нашего разговора, он, как обычно, отправился на рыбалку на своей резиновой лодке, и больше его никто не видел. Ближе к вечеру жена встревожилась — «лодочники», как правило, возвращаются домой часов в двенадцать дня, а дядя Артем обычно возвращался около половины двенадцатого. Совместные с друзьями поиски не дали никаких результатов. А еще днем позже намного ниже по течению заметили перевернутую резиновую лодку. Это оказалась лодка дяди Артема. А самого его так пока и не нашли. И сейчас, когда я стою и щурюсь на Волгу, плещущую золотом, то еще не знаю, что дядю Артема не найдут никогда. Но я это чувствую.