Изображение ожило. Император отхлебнул из кружки чая, генерал вытер ладонью кашу с нижней губы. В дверном проеме появился хмурый двойник Игоря.
- А, доктор, проходите, пожалуйста. Вся компания в сборе. Не хватает только вас, - Второй Советник приветливо указал на пустое место.
- Добрый вечер, господа. Извините, что заставил вас ждать.
Хмурый двойник Игоря сел на стул. Одну за другой он отправил себе в рот три ложки каши и стал медленно двигать челюстями.
Генерал ухмыльнулся и подморгнул.
- Превосходный аппетит, Эмстон. Из вас мог бы получиться хороший солдат.
- Бросьте, генерал. Трус не может быть хорошим солдатом, - заметил тот, что сидел справа от Императора.
Звякнула, упавшая на пол ложка. Двойник Игоря поднялся из-за стола и сжал кулаки. Сосед справа схватил его за плечо и посадил обратно.
- Присядьте доктор. Не слушайте его. Не хватало нам еще маленькой гражданской войны. Баль, мы же договорились.
- Извините, Ремин, совсем забыл. Жизнь взаперти плохо влияет на работу головного мозга. Кстати, - он повернулся к зеленой фигуре Кристины за плечом императора, - долго прикажешь нам здесь еще сидеть?
- Не меньше полугода, господин министр, - холодно ответила она, не повернув головы в сторону собеседника.
- Еще два года? Черт побери. У меня эта овсянка поперек горла стоит. Ты сама сошла с ума и нас сведешь. Почему мы не можем сделать это раньше?
- Успокойтесь, Баль. Вы не умеете разговаривать ни с людьми, ни с машинами.
Второй Советник укоризненно посмотрел на собеседника.
- Если вы забыли, я полицейский, а не дипломат. Ну, так почему?
- Это опасно, - ответила Кристина, - В нашем распоряжении недостаточно информации для принятия такого судьбоносного решения. Нам следует дождаться отчетов собирателей.
- А вдруг отчетов не будет. Это же возможно?
- Нет ничего невозможного.
- Тогда мы будем торчать здесь до самой смерти?
Картинка замерла.
- Тогда господин Баль не знал, что до самой смерти означает еще два дня, - пояснила Игорю из-за спины Кристина, - Ну что вы теперь скажете, доктор Лу?
Игорь скривил губы.
- Ты можешь называть меня как хочешь, но меня зовут Игорь. Да, однажды я потерял память. Но это не значит, что я поверю в любую хрень. Ни размер одежды, ни стертый ботинок ничего не доказывают. Не знаю как, но возможно, ты сама все это подстроила. Месяц назад я видел еще два десятка ребят похожих на персонажа твоего фильма. Возможно, среди них и был тот, кого ты называешь Эмстоном. А может быть, ты вообще все это придумала. От начала и до конца.
- Вы убили этих людей, Эмстон. И вы должны ответить за это. За смерть можно заплатить только смертью. Вы должны принять наказание.
- Какое наказание? От кого?
- От себя.
- На что ты намекаешь? А? Ты что хочешь, чтобы я наложил на себя руки? Вот это номер. И для этого ты шептала мне на ухо ночами всякую ересь, прокрутила дурацкий фильм и открыла дверь в склеп. Да я скорее раскурочу тебя к чертовой матери. Прямо сейчас возьму ложку и займусь этим. Проклятая машина.
Игорь плюнул сквозь прозрачное лицо собеседницы и вышел в коридор.
Кристина (6)
«Раскурочить ложкой» у него конечно не получилось. Для этих целей требовалсякак минимум мощный кислородный резак. К тому же, системный блок надо было еще найти. Но и самоубийство тоже не состоялось. Во второй раз. И это был повод переосмыслить свои планы.
Забавно, что отслеживать жизнь общества и управлять социальными процессами у нее получалось лучше, чем воздействовать на одного единственного человека. При работе с обществом она имела дело с усредненным условным человеком. Математическая модель «средний человек» была прозрачна и понятна. Чего нельзя было сказать о сознании любого отдельно взятого реального человека. В том числе и Игоря. Слишком многие свойства не могли быть выражены через цифру. Слишком многое оставалось в тени.
Два провала это уже маленькая закономерность. И не пора ли переходить к плану «Б»? Как часто повторял генерал Мей (при жизни он был заядлым картежником), у хорошего игрока к концу партии должен оставаться как минимум один серьезный козырь. В идеале Джокер.
- Кстати, он может быть припрятан в рукаве, - однажды добавил он, и она это крепко запомнила.
Майро (3)
Тайль бросил его. Хотя, по-другому это и не могло закончиться. Он протянул и так намного дольше, чем ожидал Майро. Целых две недели. Совсем не дурно для обмотанного в мерзлые тряпки старика, ночующего на двадцатиградусном морозе. И все равно, это было предательство. Но Майро отомстил. Бросил костлявое тело помощника на съедение Гретте. Тепленькое. Для нее это был настоящий пир.
Каждое утро Майро просыпался по частям. Сначала мозги. Майро чувствовал, как они затвердели от холода. Еще немного и зазвенят стеклом. Первая мысль - «Я все еще жив» вызывала тупое мерзлоеразочарование. Он прислушивался к свистящему дыханию и стуку сердца. «А раз я жив – надо вставать». В эти минуты он завидовал Тайлю. Старик легко отделался. А вот ему самому предстоит неизвестно как долго мучится в ледяном аду. Он подтягивал кисть правой руки ко рту. Дышал на нее и слегка прикусывал, чтобы возобновить кровоток. Кожа на кончиках и вокруг ногтей почернела и потеряла чувствительность. Но пальцы все равно оживали. Когда они набирались силой достаточной для того, чтобы держать спичку, он зажигал горелку. Считал в уме до пятисот и с сожалением тушил огонь. При таком расчете бензина должно было хватить еще на пару недель. Прежде чем остатки тепла растворятся в морозном воздухе, ему надо было подняться с кровати. Поесть, походить, чтобы согреться, и навестить Гретту.
Обмотанной в тряпку монтировкой Майро отковыривал очередного раба от пола и волок его в клетку к Гретте. Та приветствовала его радостным повизгиванием. Каким-то образом она продолжала жить. То ли причина была в удвоенном пайке (Майро больше не экономил), то ли в радиоактивной соли со второй колонии. На факт оставался фактом. Забросив мертвеца на съедение ручному монстру, Майро некоторое время наблюдал за трапезой, но никогда не досматривал до конца. Было слишком холодно.
Сто сорок два шага от носа до кормы. От кормы до носа сто сорок девять. Корабль накренился, и ноги немного проскальзывают при каждом шаге. За день он накручивал около пятиста кругов. По дороге он растирал себе руки, лицо и шею. Потом спускался вниз в каюту поесть и попить чаю. Потом снова поднимался наверх. Днем, когда солнце находилось в зените, на палубе было теплей, чем в каюте. Первые дни снег даже подтаивал на капитанском мостике в обеденные часы. Теперь об этом напоминали только обломанные сосульки. К вечеру ледяной ветер загонял его обратно вниз. Прежде чем заснуть он снова зажигал горелку, и где-то в глубине души надеялся, что делает это в последний раз.
Однажды вечером, когда он уже закутался в тряпье, готовясь ко сну, в борт громко постучали. Он поднял голову и прислушался. Звук повторился. Как будто замерзшие рабы воскресли и снова принялись бить кулаками по стенам. Гретта заметалась по клетке, опрокинула чашку с водой и зарычала.
- Проклятие, - выругался Майро, сел на кровати и нащупал задубевшие ботинки.
Должно быть, ветер бьет оборвавшимся тросом лебедки. Только с чего ему обрываться? Как бы то ни было, спать под этот шум было невозможно. Майро надел куртку с шапкой и вышел из каюты.
На палубе было светло. С серого неба падал мелкий снег. Звук шел с правого борта. Майро подошел к краю и глянул вниз. На льду стояла упряжка из шести рабов, запряженных в огромные сани, сделанные из ржавого кузова Шевролета «Камаро» девяносто второго года выпуска. Точно такой автомобиль был у тогожадного полукровки, из-за которого Майро получил свой последний срок. Роль полозьев выполняли две толстых трубы запаянных с обеих сторон, в далеком прошлом выполнявшие роль батарей отопления в разливочном цеху химического комбината.
Рядом с санями стоял человек.