— Когда Джордж выйдет на работу, напросись на аудиенцию прямо с утра. Всё сразу и узнаешь.
— Нет, нет, нет, нет, мы хотим сегодня. Нет, нет, нет, нет, мы хотим сейчас! — пропел Чикатило и забарабанил ладонями по подоконнику так, что консервная банка запрыгала по плоскости, грозя выплеснуть на нас мерзкий раствор из воды, пепла и размякших бычков. Я не знаю, где он откопал эту идиотскую песню — лично у меня она таилась в каких-то совсем уж глубоких глубинах подсознания, связанных с плохо осязаемым молочным детством и эпохой «Голубых огоньков» на советском ТВ. Но ритм он держал неплохо — он же когда-то давно был барабанщиком, я помнил об этом. Я всегда об этом помнил, хотя сам Чикатило это давно уже проехал, ему было на это плевать.
— Идём отсюда, Чико.
— Идём. Я буду думать. Думу.
— О чём думу?
— Думу о том, как мне попасть в кабинет Джорджа. Я описываю всю эту чушь так подробно только по одной причине. В девяносто шестом году от Чикатилы пооткусывали так много, что иногда вместо него я видел только core — видел необъяснимым зрением типа того, которым Кастанеда видел вместо людей светящиеся яйца. Чикатило худел, таял, становился прозрачным. Как то самое выдраенное окно, через которое мы тогда смотрели на обнаглевший апрельский снег и на котором стояла банка с бычками. Когда я начинал об этом задумываться, мне становилось грустно. Я мог сменить его за рулём «копейки», но в остальном рулил он — у меня бы не получилось. А если бы и получилось, то это всё равно было бы надуманным. Высосанным из пальца, как гипотетическая тусовка с резко повзрослевшей Оленькой. Может, у Чикатилы начинался кризис среднего возраста, или он тайно страдал от психических расстройств, вызванных постоянным употреблением наркотиков — я не знаю. Сейчас я говорю не об этом, а о том, что в такие моменты, как тогда с «Плейбоем», и возле окна в курилке, и с перхотной спиной Стручкова на переднем плане — в такие моменты core ненадолго обрастал наслоениями, как сахарная вата в луна-парке. Как будто кино ради шутки крутили назад. И, пусть всего на день или на неделю, в кадре появлялся старый добрый Чикатило. Который был неисправим.
— Ты всё-таки неисправим, Чикатило. Блин, как же меня это радует!
— Йо, нигга!!!
Мы, изображая киношных негров, звонко ударили по рукам и пошли в офис, каждый в свой угол. За время перекура мне подвалила работа — оказывается, именно её Лиза обсуждала тогда по телефону. Она долго давала мне вводные по новому каталогу, который надо было сваять как можно скорее — там всё надо было ваять как можно скорее, там практиковалась такая корпоративная фишка, к которой я давно привык. Я слушал и кивал головой, напустив на себя серьёзный вид — я умел включать умного, когда понадобится. Только в самом конце, когда суть работы была уяснена и разложена по полочкам, я не удержался и сказал:
— А как же всё-таки насчёт «Трёх семёрок»?
— Сделаешь, будут тебе твои семёрки. Я сама куплю. Только сделай быстрее, топ рвёт и мечет. Только с утра высидели всё это, а к половине одиннадцатого — уже рвут и мечут. Уроды…
— Ловлю на слове. Попробуй только откажись.
— От уродов?
— Нет, от семёрок.
— Всё, работаем!
Лиза всегда умела переключаться на эту самую работу — в этом отношении она напоминала нам тумблер. У одного из Чикатилиных друзей-психов была такая кличка — Тумблер. Наверное, он тоже умел на что-то переключаться.
К обеду дрянь, которая от меня требовалась, была написана. Теперь топ должен был в пух и прах разнести её на ближайшей планёрке — так было заведено, наверное, в соответствии с какой-то старой доброй традицией. Из серии «каждый год 31 декабря мы с друзьями ходим в баню» — я даже не обижался, а они даже не думали репрессировать меня за неудачную первую попытку. Просто «указывали на недочёты», перечёркивая девяносто процентов написанного. Я менял процентов тридцать, а остальное оставлял как было. На сей раз вычёркивали ещё половину. Причём обычно в неё почему-то попадали те десять процентов, которые были не тронуты изначально. На третий (реже — четвёртый) раз мою писанину принимали и утверждали. Мы с Чикатилой специально морочились, углублялись. Выводили статистику, так сказать. Проводили социологические исследования мозга топ-менеджера. Честно говоря, эти исследования заводили нас в тупик. В очередной dead end.
Вообще наша роль в компании «Спрейтон» сводилась к тому, что мы производили на божий свет и размножали в соответствии с тиражом банальное вранье. Враньё может быть оформлено красиво или некрасиво — мы имели дело со вторым вариантом, причём безнадёжным и беспросветным, как город Рязань. У топа явно отсутствовали любые намеки на элементарный вкус. Джордж был уроженцем страны, где само понятие о вкусе уже давно потерялось в пучине культа потребительских ценностей, а русскоязычный топ начинал в конце восьмидесятых на рынках, поэтому от него ожидать чего-либо путного тоже не приходилось. Как с тем говённо-апельсиновым цветом — лучшие Чикатилины идеи они браковали, а за худшие хвалили. Даже выдали ему как-то раз пятьдесят баксов премии.
— Посмотри на меня, — сокрушался потом Чикатило, презрительно пялясь на своё отражение в зеркале мужского толчка. — Я получил ПРЕМИЮ, ты понимаешь? Да я пропью её сегодня же. Тьфу, ибана мат. Говно, билят.
Мне премии пока, слава богу, не выдавали. Я работал на твёрдую четвёрку. Если бы я был каким-нибудь писателем или сценаристом, или каких там ещё «творческих работников» нанимают обычно на должность копирайтера, я бы обязательно впал в депрессию от текстов, которые я писал. Это било бы по моему самолюбию. Все эти творческие ребята считают себя непризнанными гениями и впадают в депрессии оттого, что им приходится расточать свой талант на подобное дерьмо. Мне повезло больше: я жрецом высокого искусства не был — я тихо и покладисто гнал шнягу, которую от меня требовали, при этом полностью абстрагируясь от происходящего и оправдывая двухгодичной давности Чикатилины прогнозы о грядущем господстве мирового рынка туфты. К моему удивлению, Чик реагировал на это иначе. Чик тогда серьезно увлекся компьютерной анимацией — возможно, его зацепила та кислотная заставка, а может, это и раньше было у него закодировано где-нибудь в ДНК. Когда ему было нечего делать, он рьяно учился. Как Михайло Ломоносов. Практиковался в одно лицо. Пару раз он уже показывал мне примитивные мультики про своих уродцев. Он отсканировал почти всю Тетрадь По Всему, и теперь новую жизнь получили все: и Старик Коноплян, и Уча Румчерод, и Дворник-мутант Алёша — все они ожили и запрыгали, как стадо кенгуру, по огромному экрану его «Мака». Это чем-то напоминало эмтивишных кроликов, которые грызли морковки и отрывали друг другу яйца на самой заре российского Music Television. Так же примитивно — палка-палка-огурец, — но двигаются и что-то делают.
Когда Чикатилу отвлекали от этого занятия, он дико злился. Мерил шагами курилку, нервно стряхивал пепел на стены и возмущался:
— Как только я придумаю что-нибудь стоящее, как только мне удастся сказать какое-нибудь новое слово в компьютерной анимации — они тут же подходят и наступают мне на горло своими грязными копытами. Они губят во мне аниматора, понимаешь? Как только моя творческая душа пускается в фантастический полёт по кислотному мультяшному миру, эти ублюдки подходят ко мне и говорят: «Вот, бля, надо сверстать каталог. Фон размытый, желательно серый. Геометрия неброская. Продукция — в рамке на белом фоне»… Как после этого можно нормально работать?
У Чикатилы возникла новая идея — он носился с ней, как с писаной торбой, и даже о книге (из которой до сих пор не было написано ни строчки) говорил намного реже. Он хотел сделать из Алкоголиста и компании первую в мире виртуальную группу, состоящую из его уродливых мультяшных персонажей. Как раз в это время — впервые за долгие годы — где-то на горизонте замаячил спонсор, солидный дядя с бородкой и трубкой, из тех, кого называют эксцентричными бизнесменами. Он вроде как собирался развестись на запись альбома — он пару раз был на концертах, реакция публики ему понравилась. Видимо, он хотел стать первопроходцем и открыть российскому слушателю глаза (уши?) на новый стиль в музыке — который на Западе был популярен уже лет десять. Но дело не в этом, а в том, что Чик решил сделать на компьютере клипы для всех вещей этого альбома. Сами музыканты в кадре присутствовать не должны были вообще. Сейчас нечто подобное делает группа «Gorillaz» — может, Чикатило продал им идею, я не знаю.