В общем, я понимал Чикатилу — да я и сам, когда не показывали футбол, был примерно в том же состоянии. Ситуация была какой-то критической, блин, ситуация была просто патовой — мы с утра до вечера сидели в этой комнате вдвоём, как тигры в клетке, мерили её шагами из угла в угол и смотрели глупый телевизор. Мы очень надеялись, что всё изменится с приобретением компьютеров, но теперь вот Чикатило уже битый час не мог запустить ни одну, даже самую примитивную игрушку. Похоже, по наущению да Стриженова Ваня установил какую-то хитрую защиту от непрошеных программ. Это начинало действовать на нервы: работать мы всегда ненавидели, но ПОЛНОЕ безделье, помноженное на физическую несвободу и замкнутое пространство, отупляет не хуже усердного бизнеса.
Стриженов забегал к нам в среднем на один-два часа в день — всё остальное время он разъезжал по городу в своём болиде (которого мы уже — после нескольких поездок — начинали панически бояться), якобы по делам. Мы оба знали, что это «очередной случай так называемого вранья»: дел у него было мало, он ПРОСТО разъезжал по городу. Чёрт возьми, у этого толстого парня была реальная зависимость, как от наркотика — если он наматывал на спидометр меньше сотни километров задень, у него начинались ломки. Чикатило как-то раз выдвинул по этому поводу теорию, согласно которой любая вещь может превратиться в наркотик при неумелом использовании. И человек, каждый день пожирающий мороженое или гречневую кашу, через пару лет становится зависимым от этой самой каши — что-то в этом было, хотя оно и звучало не по-научному. Во всяком случае, по отношению к Стриженову эта теория очень даже походила на правду — да по отношению к нему вообще все идиотские теории походили на правду, и мы всё никак не могли взять в толк, хорошо это или плохо.
В любом случае дело не в этом, а в том, что мы целый день сидели вдвоём в этих четырёх стенах и ощущали себя чёрт знает чем, какими-то бумажками с посланиями, закупоренными в бутылку и выброшенными с тонущего корабля. Делать было катастрофически нечего — мы с грехом пополам уже узнали все расценки, договорились со всеми гостиницами, мы вообще подняли всё с нуля: учитывая наш дилетантизм и отсутствие компьютеров, это было просто каким-то подвигом Геракла, типа убийства гидры или расчистки авгиевых конюшен. Когда мы радостно отрапортовали об этом Стриженову, он сказал, что у нас ещё нет лицензии, и начать работать мы не можем.
Это тянулось с самого первого дня нашей работы в долбаной «Лауде». Стриженов возил нас в какие-то префектуры и лицензионные палаты, орал там матом на клерков, стучал своими гирями-кулаками по их столам, обещал проблемы. Но клерки с видом индифферентных акынов продолжали откровенно класть на Стриженова, он их не цеплял своими обещаниями — лицензии как не было, так и не предвиделось, всё это напоминало тухлую воду и не двигалось ни в одну из сторон света.
Дорогостоящая рекламная кампания за деньги дядек, о которой Стриженов договорился на ТВ, из-за этого тоже не могла начаться. Телевизионщики звонили нам и повсюду искали Стриженова, но он и в ус не дул. Это был человек, который никогда не парился и не думал о возможных проблемах — когда мы говорили ему, что партнёры им недовольны и грозятся разорвать контракт, он не слушал и взахлёб рассказывал нам о том, как он сегодня чуть не сбил глупого деда с бутылками или как он уехал с платной стоянки, стартанув с прокрутом и не заплатив за парковку.
— Он ко мне подходит, этот усатый лох в серой форме, и говорит: плати десять рублей, — рассказывал он, шевеля эспаньолкой на толстом подбородке и хихикая от восторга. — Ну, я ему даю ксиву — левую, пропуск на территорию торгового склада в Самаре. А он мне: «Что это вы мне такое показываете?»
Ну, я у него ксиву забрал, а сам — по газам, и задним ходом, так тётку чуть не переехал, пару миллиметров всего осталось… Переключаюсь на первую, руль резко выворачиваю, на вторую — и поехал… А он мне в окно: так, говорит, не делают, что вы себе позволяете. Ну, я по тормозам, высовываюсь и говорю ему: как же ты, ё… твою мать, говоришь, что так не делают, когда я только что так сделал? Ты, говорю ему, врёшь, сукин кот.
После этого Стриженов откидывался на спинку кресла, которое выглядело под ним как ишак под владимирским тяжеловозом, и заливался смехом. Хитрые глазки при этом превращались в раскосые щёлки — чёрт возьми, да он же был на все сто своим, я не знаю, чего это вдруг его потянуло в начальники. Скорее всего, парень долго пытался стать музыкантом (ещё один, кстати, парадокс: его пальцы были толщиной с батон ливерной колбасы), а потом понял безмазовость всего этого и решил резко переключиться. Ему было тридцать шесть, а гитару он продал в тридцать: это было лучше, чем, как Серёга-Алкоголист, пить в говно и с упорством отбойного молотка продолжать заниматься тем, в чём твоё время уже давно прошло. Сидеть в трамвае, с которого тебе надо было сойти пять остановок назад. Стриженов не собирался засиживаться в своем трамвае — он следил за тем, что происходит за окном, вовремя спрыгнул и теперь искал себя в другом. В этом другом ничего у него, разумеется, не получалось — как и любой настоящий раздолбай, он срывал время от времени разной величины куши (скользкие и одноразовые, как презервативы в спермицидной смазке), подрезал то, что плохо лежит, но ни о каком серьёзном бизнесе и речи быть не могло. Какой там бизнес, когда в уме только одно: жать на акселератор, переключать передачи и сбивать лошадей, переходящих через дорогу. Но Стриженов не унывал и думал только о хорошем — может быть, только за счёт этого «Лауда-Тур» к середине июня ещё не развалилась, не рассыпалась карточным домиком, не затрещала по всем швам — или как там ещё принято обозначать крах заведомо беспонтовых предприятий.
Но в тот день всё должно было сдвинуться с мёртвой точки. Два дня назад нам выдали наконец лицензию — теперь нашу рекламу стало возможным крутить по ящику, и мы сидели и ждали первую ласточку. Отсняли всё уже давно — смонтированный и озвученный материал лежал у них в студии и ждал своего часа. Там была какая-то программа про гонки «Формулы-1», и предполагалось, что всё время будут крутить только один рекламный ролик — достаточно хороший, кстати, ролик, дядьки не пожалели нечестно заработанных денег. Но в самом первом выпуске должны были помимо этого показать ещё целый сюжет — так, чтобы народ понял, что это за «Лауда-Тур» и с чем ее едят.
Стриженов выцепил у телевизионщиков огромный список поклонников Ф-1 по всей стране — то ли они засветились в каком-нибудь чате, то ли кому-то писали перед тем, как их взяли на карандаш, — не важно. Ещё в самом начале мы разослали по всем этим адресам открытки с вопросами и условиями конкурса. Стриженов придумал какую-то хитрую викторину — суть загадок я сейчас не вспомню, потому что мы с Чикатилой никогда не лезли в эти формульные дебри, мы с трудом представляли себе разницу между братьями Шумахерами и двумя Миками — Хакки-неном и Салом.
Фанаты обрадовались и закидали нас ответными эпистолами. Стриженов выбрал письмо какого-то подростка из Волгограда и сказал, что он будет победителем. Мы выписали подростка в Москву, пригласили телевизионщиков и отсняли милый такой сюжетик — парнишка стоит, краснея и ковыряясь в носу, в углу нашей клетки, а к нему подходит обдолбанный менеджер Чикатило, вручает ему аляповатую грамоту от «Лауды-Тур» и обещает на халяву отправить его в Великую Британию на очередной этап Гран-при.
Телевизионщики долго шептались, увидев подростка — у него были даже не прыщи, а какая-то гигантская розово-жёлтая клумба, которой не помогли бы никакие ванны из клерасила. То, что принято называть чертами лица — глаза, рот, ноздри, — проглядывало сквозь эти заросли как-то надуманно и нелепо. Так, что даже и воспринималось не сразу, а каким-то запоздалым задним числом. В конце концов было решено спуститься вниз и выписать какого-нибудь визажиста из салона красоты — салонов красоты там было как грязи, и все они обычно пустовали.
Потом некий жеманный вьюноша с женской, как у Сергея Челобанова, причёской долго и нудно штукатурил победителя конкурса от «Лауды-Тур», а мы с Чикатилой сопереживали бедному парню, как родному. Сто восемьдесят процентов — он тогда серьёзно пожалел о том, что сунулся в это дело, он был просто вне себя от стыда и смущения. Мало того, что его перед выпускными экзаменами заставили переться в незнакомый мегаполис — его ещё и забраковали из-за прыщей (а он из-за них и так комплексовал, бедняга), а под конец напустили на него елейного пидора.