Это как раз и называлось той самой сменой статуса — мы долго и нудно приходили к этому. Но вот теперь, когда оставшиеся шаги были делом техники, какая-то двадцатилетняя соплячка с видом американского психолога вещала мне о том, что написано на Чикатилином лбу. Наверное, это и взбесило меня больше всего, и, наверное, именно из-за этого я вдруг резко изменил траекторию, метнулся к обочине и поднял руку перед проезжающим мимо такси.
— У меня идея, — сказал я Насте. — Иди сюда. Водила выматерился тормозами и приоткрыл стекло. Я назвал ему Настин адрес и без вопросов вручил запрошенную сумму. Потом открыл заднюю дверь и галантно пригласил Настю внутрь. Она изумлённо-восторженно смотрела на меня, ожидая приятных сюрпризов, и даже начала двигаться клевой форточке, чтобы освободить мне место для таксишных поцелуйчиков.
— Устроилась? — спросил я, гаденько улыбаясь.
— Ну… да. Ты чего?
— Чао, бэйб.
Я громыхнул жёлтой дверью с шашечками, и шоферюга, включив левый поворотник, начал медленно отчаливать. Непонимающее Настино личико с равной по величине скоростью поворачивалось по часовой стрелке, уставившись на меня негодующе-обиженными глазками.
— Знаешь что? А шла бы ты на хер, подруга! — крикнул я вслед набирающей обороты жёлтой «Волге-3110». — А шла бы ты на хер!!!
Я выставил вперёд средний палец — на случай, если движок заглушил мои последние слова. Я знал, что я не прав и что потом позвоню и извинюсь. Но сейчас мне требовалось как можно быстрее увидеть Чикатилу — надо было сказать ему, что нам стоит торопиться. Что надо активизировать сбор средств, потому что времени у нас не так много, как кажется. Что мы думаем, будто у нас вагон времени, но это просто такая обманка, пыль в глаза. А на самом деле — на самом, мать вашу, деле мы уже давно просрали все возможные и невозможные сроки.
Снова зазвучали тормоза, и передо мной остановился средней паршивости «Опель-омега» — в темноте водила принял мой фак за голосующий жест.
— Улица Герцена, то есть тьфу ты, блядь, Большая Никитская. Кафетерий «Красные столы», — сказал я и, не дожидаясь ответа, приземлил свою low sensitive ass на переднее сиденье.
АВТОСАЛОН: «Шевроле-сабурбан»
Каждый шаг по коридору гулким эхом отдавался в распухшем мозгу и давался с неимоверным трудом. Этим и должно было закончиться — мы ведь с самого начала знали, что когда-нибудь оно рванёт.
Подкрадется незаметно и плотно накроет железным колпаком без дырочек для воздуха. Это знание, од нако, ни на что не влияло, оно оказалось бесполезным. Потому что как бы мы ни готовили себя к подобным геморроям, как бы ни смеялись заранее над крахом «Лауда-Тур» — один чёрт, идти по коридору было трудно и невесело. Тем более что вечером предыдущего дня наши нервы дали трещину, и мы со свистом напились — как маленькие дети, до потери человеческого лица и полного аута.
Телефонный звонок, грозной птицей возвещавший о непосредственном начале вышеупомянутых геморроев, мы услышали чуть ли не из лифтового холла. Мы оба знали, что это звонят они — клиенты, кинутые «Лауда-Тур» и оставленные посреди фламандских пейзажей без крыши над головой. Картины художника-мудака Джамбо издевательски лыбились с обеих сторон своими не к месту весёлыми мазками — блин, мы ещё даже не успели открыть дверь в нашу клетку, а уже были убиты наповал.
Идиотизм ситуации доходил до абсурда. Четыре нелегала во главе с Бородачом благополучно вписались в отель, оплаченный с Чикатилиного счёта, но остались без билетов на гонки — долбаные Бенни Дераад сотоварищи, как и ожидалось, всё-таки кинули нас в самый неподходящий момент. А двадцать (цифрами: 20, ибо в самый последний момент на нас в присутствии Стриженова с неба обрушились ещё восемь виайпишников, которым едва успели сделать визы) легалайзов имели на руках все билеты (которые делали уже австрийцы), но из отеля их, опешивших, послали на хер прямо с порога. Потому что великий и ужасный Никита так и не удосужился открыть счёт «Лауда-Тур». Точнее, он как-то раз сделал это — но, как и всё перезревшее, это оказалось совсем уж некстати. Ибо открыл он его в пятницу, 14 августа девяносто восьмого года. А в понедельник, 17 августа девяносто восьмого года, банк накрылся медным тазом, потому что начался финансовый кризис.
Кассу «Лауда-Тур» спасло моё распи…дяйство — распи…дяйство вообще очень полезная вещь, в чём я до сих пор не перестаю убеждаться. В пятницу Стриженов специально отправил меня с работы на два часа раньше, чтобы я сходил домой, взял хранившиеся там «Лаудины» деньги и положил их на свежеоткрытый счёт. Но вместо этого я пошёл в «Красные столы», решив вечером позвонить Стриженову и наврать, что в банке была огромная очередь и я не успел её выстоять. Это было вдвойне выгодным — под эту же мазу я мог ещё поспать пару лишних часов в понедельник, списав это опять-таки на очереди.
Однако в понедельник началась совсем другая история — я, ещё ничего не зная, стоял с утра напротив радикально и без объяснений задраенных дверей банка, а Стриженов, смотря у себя дома полуденные новости, говорил «Слава яйцам» и пел оды очередям.
Потом мы с Чикатилой даже для нас омерзительным матом ругали мой длинный язык. Потому что если бы я не позвонил Стриженову в пятницу вечером, если бы подождал до понедельника — можно было бы смело присвоить себе всю казну. А потом подделать банковские бумажки и отдать их Стриженову. Сказать ему: сорри, гиза. Ты ведь сам приказал нам положить все бабки на этот идиотский счёт.
Если ещё до кризиса Никита телился и медлил, как дезориентированная черепашка-ниндзя после сеанса ЛСД-терапии, то теперь всё было вообще без мазы. Мы сразу предложили Стриженову: давайте вернём всем клиентам деньги и закроемся к чёртовой бабушке. Но Большой Крис был стойким парнем, живущим в своей реальности: он сказал «не обсуждается» и с упорством горного барана продолжал верить в успех. Надеялся на мировой катаклизм, на волшебную палочку. На то, что за две оставшиеся до гонок недели из мира выгонят всех евреев и пидорасов, и всем сразу сделается хорошо. Мы, разумеется, смеялись над Стриженовым, но призрак расплаты, неминуемого теперь времени Ч, уже витал где-то на окраинах нашего подсознания.
…Чикатило наконец-то нащупал размякшими пальцами замочную скважину и засунул в неё ключ. Телефон продолжал верещать недорезанным свином, и мы, превозмогая отходняк, наперегонки бросились в его сторону.
— «Лауда-Тур», добрый день, — прохрипел Чикатило, который успел первым.
— Ох…енно добрый, блядь! Просто пи…дец, какой добрый! Просто ох…ительный! — прогромыхал на том конце провода Стриженов, и у нас хором отлегло — блин, да мы даже засмеялись, несмотря ни на что. Потому что слушать ЭТО в исполнении Стриженова все-таки было несоизмеримо лучше, чем то же самое в римейке кинутых легалайзов или бородачей.
— Невъе…енно добрый! — продолжал материться Стриженов. Если можно материться одухотворённо, то он тогда делал именно это. — Да это же, блядь, просто самый лучший день в моей жизни!
— Здравствуйте, Илья Юльевич, — констатировал Чикатило, сдерживая смех. — Денёк действительно не из приятных.
— Значит, так, — сказал Стриженов, выплеснувшись и поостыв. — Через полчаса жду тебя на Девятьсот пятого года, возле биг-мачной. Будем перечислять средства «Вестерн Юнионом». Я вчера вечером встречался с Никитой, деньги у меня.
…То, что о снятии брони стало известно только по приезде клиентов, было общей заслугой Никиты и Чикатилы. Никита веским криминальным словом заверял нас, что уже три дня как перевёл деньги с какого-то хитрого счёта — не лопнувшего вместе с банком «Лаудиного», а чьего-то чужого, предусмотренного для экстремальных случаев. Действительно, он забрал у меня практически всю кассу «Лауды» и укатил с ней куда-то на своём «сабурбане». Но Аннелис Vankerchaever божилась нам по факсу, что никаких денег она до сих пор не получила. А Чикатило отсылал ей (опять-таки по факсу) копии каких-то квитанций, которые приволок Стриженов и которые вроде как доказывали факт осуществления перевода, и умолял подождать ещё немного. «Вы же наверняка слышали в новостях, что у нас сейчас банковский кризис, — писал он своим отвратительным почерком, забив на Microsoft Word и компьютер в целом. — Вы видели копии платёжных документов, так что всё это — всего лишь задержка, обусловленная форс-мажором. Уверяю вас, что деньги придут к вам в ближайшее время»… и всё такое прочее.