- Но не гомосексуалист.
- Что верно, то верно, - Латиша берет гранат и озадаченно вертит его в руке, будто не зная, что с ним необходимо делать. - Ты случайно не голоден?
- Нет. А ты?
- Тебе известен мой рацион.
- Потому я и спрашиваю.
- Твоя забота мне кажется чрезмерной.
- Что ты вообще знаешь о заботе?
- Больше, чем некоторые.
- Вздор.
- Октябрьская луна пахнет кровью. Ты ведь тоже это заметил, правда?
- Прекрати.
Латиша обиженно хмурится. Немного спустя она встает со своего места. Ее белоснежное платье в пол, с высоким воротом, облегающим лифом и бесконечным количеством лент, тревожно шелестит. Упругие каштановые локоны красиво ниспадают на плечи.
На лбу Эфраима выступают крупные капли пота. Художник зачарованно наблюдает за своей музой. Любуется идеальными пропорциями ее тела. Ее обманчиво хрупкой утонченностью.
"Сколько раз я уже делал это? - безнадежно думает он. - Сколько?"
Эфраим пытается отвести взгляд, но все его попытки совладать с собой заканчиваются ничем. Желание копится у него во рту. Он ощущает его вкус. Его тошнотворную сладость. Невинность в белом платье сводит его с ума.
- Разумеется, мое спонтанное появление кое-чем обусловлено, - привычно тихим, без выражения, голосом произносит Латиша. - Например, тем, что мне одиноко. Да-да, одиноко. Я чувствую себя пациенткой Бедлама, и лишь тебе, любовь моя, под силу это исправить. Когда тебя нет рядом, моя жизнь останавливается. В ней не остается ничего, кроме темных углов, сквозняков и пустоты. Признаю, иногда с ними приятно вести беседы, но... - отстраненность в ее взгляде внезапно сменяется надеждой. - Ты не желаешь потанцевать со мной? Мы так давно друг друга не видели, так давно не танцевали вместе.
Эфраим молча качает головой. Ему хочется немедленно покинуть кухню. Холодная сдержанность и самоконтроль, коими он неизменно блистает на публике, истлевают и превращаются в пепел.
Глаза Латиши, неподвижные, как стекло, смотрят в глаза художника.
- Не хочешь, как хочешь. Я потанцую сама.
Девушка берет со стола пластинку. Театрально сдувает с нее пылинки, после чего направляется к проигрывателю. Старенький, весь в царапинах "Rega" с радостью принимает новое подношение.
Начинает играть музыка. Густав Малер. "Квартет для струнных и фортепиано ля минор".
Эфраим опасливо протягивает к своей музе руку, но Латиша резким движением пресекает этот порыв. Более не обращая внимания на любимого, она блаженно погружается в собственную реальность. Погружается в танец, правила которого понятны лишь ей одной.
Придерживая край своего роскошного платья, Латиша раскланивается перед воображаемым воздыхателем. Затем она срывается с места и, звонко цокая ногами по выложенному вишневым кафелем полу, целиком отдается танцу. Изгиб ее шеи изящнее любого цветка, а руки - словно выточены из слоновой кости. Она кажется существом из другого мира, чьи движения подчиняются невидимым приливам и отливам из звуков и страстей.
Эфраим не моргает. У него кружится голова. Морок в его сознании сгущается с каждой секундой. Он складывается в неясные призрачные формы, что постепенно обретают плоть. Плоть самого Эфраима. Латиша танцует с его двойником. На нем нет кожи - нигде, кроме лица, которое прикреплено к черепу ржавыми скобами. Вывалившийся изо рта язык гипнотически раскачивается. Спина разрезана от шеи до ягодиц, в свете ламп сверкает кость позвоночника.
От "прикосновений" двойника белоснежное платье Латиши приобретает зловещий багряный узор. Кровавые следы его подошв сливаются с полом.
Эфраим обхватывает голову руками. Несмотря на громкую музыку, он слышит собственное дыхание. Чувствует, как его сердце отчаянно бьется, стараясь выскочить из клетки с ребрами.
Художник быстро оглядывается в поисках какого-нибудь оружия. Ножа, ножниц, чего угодно. Мозг лихорадочно просчитывает все возможные варианты обороны.
Или нападения? Он еще не решил.
Внезапно взгляд Эфраима падает на тот самый стул, где должно сидеть "привидение". Теперь на его спинке покоится лишь грязная простыня. Осознание увиденного пронзает разум тысячами раскаленных игл. Из пересохшего горла вырывается лишь одно короткое слово:
- Нет...
В ту же секунду музыка обрывается. В пространстве кухни тревожно замолкает последний звук скрипки. Безобразный двойник Эфраима возвращается на свое законное место и вновь превращается в "привидение". Угри в аквариуме синхронно замирают.
Двигаясь, словно кошка, Латиша подходит к возлюбленному и опускается перед ним на колени.
Левой рукой она ласково гладит Эфраима по подбородку, а в правой держит фотографию Николь, его покойной жены.
- Она была настоящей красавицей.
Художник безмолвно кивает в ответ.
- Поразительная наследственность. Никакой пластики. Многие женщины отдали бы все, чтобы выглядеть, как она.
- Но все равно никогда бы ею не стали, - отвечает Эфраим. Он чувствует себя опустошенным, и голос у него звучит соответствующе.
- О, в этом я не сомневаюсь. Штучный экземпляр. Особенный. Если судить по ее влиянию на тебя и твое творчество, то...
Эфраим громко всхлипывает. Его изможденное лицо отражается в застывших зрачках Латиши.
- Так или иначе, она не хотела, чтобы ты страдал всю свою жизнь. Именно поэтому она ниспослала меня к тебе. Меня - тайную сестру-близняшку. Она знала, что я сумею спасти тебя. Сумею направить твою душевную боль.
Латиша разрывает фотографию Николь на две одинаковые половинки.
- Что ушло, то ушло, - с изысканной, мучительной заботой произносит она. - Уж я-то знаю, поверь. Я хоронила столетия. Со временем к этому привыкаешь. Ко всему, кроме воспоминаний, ведь последние так похожи на шлюх. Они отдаются тебе лишь тогда, когда ты платишь им за это своим душевным здоровьем. Но я не такая, любовь моя, и тебе об этом известно. Я обращаю твой взгляд не в прошлое, а в будущее. Я увожу тебя к изобилию подвижной плоти. Множащейся, терзающейся и умирающей. Я все, что у тебя есть.
С этими словами Латиша резко срывает медицинскую маску, обнажая жуткую безгубую улыбку. Ее зубы и десны оголены. Нижнюю часть щек, будто трещины на фарфоре, покрывают ужасные шрамы. Надорванные сухожилия, ведущие ко рту, регулярно шевелятся и оттого напоминают червей, заглатывающих землю.
Муза резко подается вперед и впивается острыми зубами Эфраиму в бровь. Отхватывает внушительный кусок и с плохо скрываемым удовольствием начинает его жевать. Художник не издает ни звука. Он смотрит на окровавленный подбородок Латиши и думает о том, насколько это трогательное зрелище. Ничтожная частичка его плоти лишь укрепляет их любовную связь.
- Любовь моя, у меня нет желания причинять тебе вред. Но если быть откровенной, ты заслужил наказания. Ты пытался скрыть от меня то, чего скрывать не положено. И это после всего того, чему я тебя научила. Ты думал, я ничего не узнаю?