Но я знаю Свена лучше, чем кто-либо другой в мире. Я почувствовала, как по моему телу пробежала дрожь. Произнеся эти слова, он растянул губы в улыбке и заморгал своими рыжеватыми ресницами, как делал всегда, пытаясь убедить себя в том, во что и сам не верил.
— Почему бы тебе не поехать с нами прямо сейчас? — настаивал он, обхватив меня рукой. — Виктор держит тебя в этом лишенном жизненной энергии месте. Я знаю, о чем ты мечтаешь днем и ночью. Может быть, тебе суждено жить на новом месте… даже с новым мужем? Поехали с нами.
Но такую идею я бы даже рассматривать не стала.
— Придет время, — сказала я, — когда я буду готова, даже если Виктор — нет.
— Ты знаешь, он, может быть, никогда не будет готов.
— Тогда я сделаю все возможное, чтобы жизнь повернулась так, как нужно мне.
У меня есть такие мечты и планы, которых даже мой родной брат не понял бы или, возможно, не принял, не важно, как сильно он хочет, чтобы я нашла свое счастье.
Смирившись, Свен своей медвежьей походкой направился к повозке, где сидела Грейс. Я помахала им на прощание рукой. Когда повозка повернула за угол и скрылась из виду, меня посетила странная мысль: даже после первого знакомства Грейс стала мне более близкой подругой, чем те, которых я знала всю свою жизнь. Но, вернувшись в помещение, освободившееся от гостей, я почувствовала сильное желание приступить к нашим обычным занятиям. Мольберт установлен, и все готово для того, чтобы начать работу.
ЛОНДОН, МАЙ 2005 ГОДА
Волны дождя бились о крыши и потоками срывались с карнизов вниз. Опершись спиной на пуховые подушки, Фрейя сидела в постели и вот уже седьмой час пыталась читать дневник. Ее мучила пульсирующая головная боль, из-за которой еще труднее стало различать темно-коричневую вязь текста на светло-коричневых страницах, особенно после того, как небо потемнело. Осторожно закрыв старую книгу, она стала смотреть через окно на залитые водой улицы.
Единственная причина, по которой Фрейя тратила столько времени, разбирая паутинообразные каракули дневниковых записей, крылась в проснувшемся у нее интересе к личности, что стояла за этими строками. Фигура, которую она привыкла видеть грациозной моделью, стала теперь реальным человеком. Когда Северина писала этот дневник, ей было меньше лет, чем Фрейе сейчас, но к тому времени она уже не один год состояла в браке, вела домашнее хозяйство, неделями принимала деревенских гостей, позировала для картин и навещала подруг с детьми.
Несколько раз по ходу чтения Фрейя испытала странное чувство дежавю, будто уже читала этот дневник раньше, но напомнила себе, что это невозможно. Даже если бы книга хранилась в кабинете Алстедов в ту пору, когда она проводила там часы в своих детских играх, ей бы не удалось расшифровать этот наклонный запутанный почерк — не говоря уже о том, что все было на французском! — в возрасте шести лет.
Гроза, бушевавшая над Лондоном, раньше времени погрузила город во тьму. Фрейя отложила дневник. Она считала, что к этому времени пропустила не только приготовление, но, возможно, и сам ужин, и была удивлена, обнаружив, как сильно просчиталась со временем. Проходя мимо кабинета, Фрейя поняла, что Питер все еще работает.
— Как ты? — спросил он из пятна света, заливавшего стол.
Его голос прозвучал обеспокоенно. Наверное, София сказала ему, что Фрейя не спускается сегодня, так как плохо себя чувствует.
— Я в порядке.
Опасаясь расспросов о том, чем она занималась, Фрейя обрадовалась, увидев, что он начал складывать бумаги в портфель.
— Тебе понадобится зонтик, — добавила она.
Питер хотел что-то ответить, но тут зазвонил его телефон.
— Уже выхожу, — сказал он в трубку. — Нет. Ее нет дома или она болеет. Я ее не видел. Да. Иду. Давай.
Он закрыл телефон и спрятал его.
— Это ты меня имел в виду только что?
— Нет, — ответил он, роясь в портфеле в поисках зонтика.
— Твоя работа продвигается?
Питер нахмурился.
— Ты знаешь, оказывается, Риис уничтожил все свои бумаги. Его пугали дебаты, развернувшиеся вокруг писем Кьеркегора [34]после его смерти и сопровождавшиеся длительным некрасивым судебным процессом. Поэтому Риис решил оставить после себя как можно меньше. Посчитал, пусть его творчество говорит само за себя. И такое уж мое везение, что в Париже ему нужно было учиться именно в академии Коларосси.
Он посмотрел на Фрейю, оценивая, говорит ли ей это о чем-то, и пояснил:
— В двадцатые годы мадам Коларосси сожгла архивы школы своего мужа — месть за его распутство, как говорят.
Он печально улыбнулся Фрейе, которая не стала отвечать ему тем же. Ей не нравилась «распутная» сторона Питера, хотя, насколько она могла судить, он посвящал себя лишь одной женщине в определенный период времени и по крайней мере в этом был последователен.
— Так что все записи о его учебе в Париже тоже утрачены для потомства, — заключил Питер.
— Что тогда тебе удалось найти? — спросила Фрейя.
Подумав о дневнике, она почувствовала себя виноватой.
— Да так, мелочи. Даты и основные факты, касающиеся образования, нескольких наград, которые он выиграл в Париже, такая же скучная ерунда о его шурине Свене, пару абзацев из современных обзоров выставок, включавших его работы. Но они не имеют большого значения. Что действительно имело для него значение, что заставляло его творить, я…
Питер резко прервал свою речь. Он с полдюжины раз постучал по столу, будто обдумывая что-то про себя, а затем наклонился вперед и заговорил снова:
— Ты предлагала поговорить с миссис Алстед. Ну, разузнать, нет ли чего такого, о чем она не рассказала мне. Я… я хотел бы тебя попросить сделать это. Все, что тебе удастся выяснить, действительно помогло бы.
Фрейю так и подмывало рассказать о дневнике. Она представляла, как они с Питером могли бы работать бок о бок, документируя жизнь художника и строя хронологию его карьеры, если бы это было возможно. Ей уже удалось выяснить несколько фактов, о которых Питеру захотелось бы узнать, например, что молодой женщиной, жившей со Свеном Нильсеном в рыбацком поселке, была не Северина Риис, как он предполагал, а американка Грейс ван Дорен. Но как же можно было нарушить данное Софии обещание?
— Не думаю, что многое могу сделать, — пробормотала она наконец.
Застегнув портфель, Питер кивнул. Казалось, он понял: Фрейя только что объявила о своей преданности Софии, а не ему. Когда он заговорил, это был решительный тон побежденного спортсмена, поздравляющего соперника-победителя.
— В любом случае рад, что тебе лучше. А сейчас извини, но я немного спешу.
Фрейя отступила, пропуская его, и в объемистом дождевике, с портфелем и зонтом в руках он пересек прихожую. Локтем придерживая входную дверь открытой, Питер выставил зонт наружу и с шумом его раскрыл. Опустив голову и прикрываясь зонтом как щитом, он двинулся на улицу, где покрытые листьями ветви клонились под натиском дождя и ветра.
Из-под лестницы донесся звук, похожий на приглушенный крик.
— София? — позвала Фрейя и поспешила вниз, к кухне.
Когда она спустилась, София, если вскрикнула она — а больше в доме никого не было, — выглядела, как обычно, невозмутимой. Она убирала с обеденного стола третий набор столового серебра и третью тарелку, два других прибора пребывали на своих местах.
Питер собирался остаться? Между ними состоялся какой-то разговор? Фрейя вдруг подумала о том, с какой поспешностью он ушел. Тем временем София, повернувшись к ней спиной, продолжала методично раскладывать лишние льняные салфетки и столовые приборы по ящикам серванта. Медлительность ее телодвижений говорила сама за себя. Внезапно с горьким чувством Фрейя осознала, что хозяйка дома иногда забывается и по-прежнему машинально накрывает на стол и для своего мужа.
— Ну, что думаешь? — спросила София и сделала попытку улыбнуться, когда Фрейя вошла в кухню, чтобы предложить свою помощь. — Согласись, у нее был драматический темперамент — у Северины?