София время от времени посещает церковную службу и утверждает, будто находит утешение в вере еще со времен своего детства в Британии. Но Йон не религиозный человек. Ему неуютно в присутствии лиц, чьей профессией является евангелистский пыл. Еще он не понимает, как люди, у которых нет сильной веры, могут получать удовлетворение от того, что для проформы совершают церковные ритуалы.
Йон не имеет ни малейшего понятия, что символизируют эти свечи в руках людей: дань уважения покойному, новое обращение к Всевышнему или же благодарность за исполнение ранее произнесенной молитвы. Он не в состоянии определить даже, какому святому они поклоняются. В этот момент к нему приходит осознание того, что если бы он был верующим и должен был поставить свечу, то не стал бы возрождать их с Софией давнюю мечту иметь ребенка. Йон не жаждет отцовства, хотя пока и не может принять эту невысказанную правду до конца, а поэтому ощущает ее как какой-то вид жестокости по отношению к Софии, которая тем временем воздвигает между ними непроницаемую стену. Вчера за ужином, когда они были наедине, его жена разразилась неестественным смехом, после того как сравнила себя с Маргарет и пришла к неприятному для себя выводу.
Приторно-сладкий дым ладана обжигает ему ноздри и горло. В ушах стоит жужжание гигантских машин, и перед мысленным взором предстает образ десяти бульдозеров — нет, танков — в ряд, которые синхронно движутся вперед, неумолимо приближаясь, чтобы раздавить эту крохотную коробку с ним и всеми остальными внутри, включая плоские изображения святых в окружении золотых ореолов, а также стоящую среди них белокурую Софию. Ее невеселый смех заглушается грохочущим шумом, который усиливается, как в потерявшей контроль толпе, и в этом гортанном реве он различает слоги слова «Глассален». Пытаясь вырваться из тисков боли, которая впилась в его плечо, подобно когтям хищной птицы, Йон замечает в дальнем углу церкви нишу, пятно абсолютной темноты, и чувствует глубокую убежденность, порожденную страхом, что если бы ему только удалось пошевелить конечностями и добраться дотуда, он бы ощутил присутствие Маргарет, заполняющее эту тень, жаркое ее тело, и смог бы снять нестерпимое напряжение, страстно и с трепетом овладев объектом своего вожделения.
Никогда в жизни у Йона не было такого яркого видения — или, скорее, галлюцинации, — и это практически сбивает его с ног. Слезы щиплют ему глаза, он закрывает лицо обеими руками и, отгородившись от мира на несколько долгих, тяжелых минут, собирает всю свою решимость. Наконец ему удается справиться с дыханием, убрать руки от глаз и заставить себя посмотреть на эту церковь просто как на место, где люди поклоняются тому, во что он не верит.
Тем не менее он остается внутри еще какое-то время. Подобно Йону, каждый входящий в эту низкую дверь наверняка приносит с собой потребность, которая слишком велика, чтобы можно было удовлетворить ее в таком маленьком пространстве, как это. И все же, кажется, нет конца очереди людей с опущенными головами, которые, с бесконечным терпением приноравливаясь к общему шагу, волочат ноги к алтарю, где каждый проситель может поцеловать покрытое бактериями стекло, защищающее далекое и утонченное лицо святого.
Часть третья
В ПАРКЕ КУЛЬТУРЫ И ОТДЫХА
Несмотря на мелочно-дотошную работу Рииса, объективность и беспристрастность, к которым он, возможно, и стремился, не достигнуты. У зрителя по-прежнему возникает непреодолимое желание увидеть больше. Но желание это неосуществимо. Куда бы ни упал взгляд, он повсюду наталкивается на препятствия и ограничения: стены, непрозрачные окна, полузакрытые двери. Внутренний мир натурщицы не раскрыт. Повторяющийся мотив дверей и окон может тронуть, но он не создает ощущения реально существующего внешнего мира.
ЛОНДОН, ИЮНЬ 2005 ГОДА
В доме было пусто и тихо. Поднявшись по лестнице, Фрейя выглянула в окно на лестничной площадке и сквозь волнистое стекло увидела в центре сада Софию, которая разговаривала с каким-то бородачом, одетым, как ей показалось, слишком тепло для июня. Их жесты выглядели искренними и дружелюбными. Скорее всего, София вернется в дом в хорошем расположении духа, и тогда, возможно, удастся убедить ее отдать дневник, в потенциальной ценности которого Фрейя теперь была убеждена со слов Мартина.
Человек в саду подходил под описание добровольца из Общества охраны лис. Фрейя пыталась догадаться, зачем он пришел. Она ждала, что София пригласит его в дом, но та пришла одна, держа в руке клочок бумаги.
— О, Фрейя, а я как раз гадала, где ты. Видела, Мерл вернулся? Он обнаружил их логово — точнее, нору, если использовать правильный термин, — в саду соседнего дома. Мы ходили посмотреть на лис, но они, наверное, уже спали. Когда мы вернулись, я показала ему, где кормлю их. Оказывается, в еду можно подмешивать лекарство для защиты от чесотки. Это гомеопатическое средство. Я записала название, чтобы его заказать.
За все это время София впервые была так полна энергии. Глядя на нее с лестничной площадки, Фрейя рылась в висевшей на плече сумке.
— Знаете, есть вещь, которую я давно хотела вам показать, но она у меня всегда в этой сумке, а всякий раз, как я об этом вспоминала, сумка была наверху в моей комнате. Но сейчас она у меня как раз с собой. Смотрите. Мне ее дал мистер Алстед. Еще в Румынии. И я всегда хранила ее.
Фрейя зажала монету между большим и указательным пальцами. София поднялась за ней.
— Это же… я не знала, что он отдал ее тебе.
София вертела монету в руках и внимательно ее рассматривала. Выглядела она встревоженной. Фрейя была разочарована. Ей казалось, София должна обрадоваться, что она столько лет хранила подарок.
— А он… он не говорил, может быть, что-то случилось? Из-за чего он… из-за чего она была ему больше не нужна?
— Он рассказал мне сказку, — ответила Фрейя смущенно, но решительно. — Я не знаю, как она называется. Это сказка про одного мальчика, который отправляется во дворец, проделывая большой, длинный путь с множеством подстерегающих трудностей и опасностей, чтобы сообщить королю о приближении врагов. Благодаря его предупреждению они успевают подготовить оборону против вторжения. Королевство спасено. И в награду король дает ему волшебную монету.
Выслушав пересказ сказки, София все с тем же обеспокоенным видом вернула Фрейе ее подарок. Та уставилась на монету в своей руке, и ненадолго ей показалось, что в профиле, вычеканенном на ее серебристой поверхности, различаются черты Йона Алстеда.
— Реальная история несколько отличается, — произнесла София голосом, который звучал глухо и как-то неодобрительно. — Такие монеты, как эта, в срочном порядке чеканили в сорок первом, во время войны. Старые бронзовые деньги немцы изымали из обращения и плавили для использования в военных целях. Но алюминий мягче, чем металл, из которого обычно изготавливались монеты. Так что датчане решили продемонстрировать сопротивление оккупации, пометив их запрещенными знаками и пустив в обращение. Эта досталась Йону от дедушки, «V» на ней символизирует победу союзников, [40]и для Йона она была…
София замолкла, а затем с вернувшимся в голос недоумением продолжила:
— Я просто не понимаю… Он ни за что бы с ней не расстался.
Почти сожалея о своем решении показать монету, Фрейя стала внимательно рассматривать знак «V», начертанный на ней. До сих пор ей казалось, что это просто царапины на поверхности. Она попыталась вспомнить день, когда получила ее в подарок.
— Даже не знаю, — призналась она. — Я… мне кажется, я плакала или плохо себя чувствовала. Он просто дал ее мне и… и рассказал эту сказку. Возможно, это было в тот раз, когда мы все вместе ездили в горы.
— Что ты помнишь о той поездке? — требовательно спросила София.
— Не много. А что? Что там случилось?
— Значит, это все… Больше он ничего не говорил?
— Он просто просил всегда носить ее с собой. Я так и делаю, — ответила Фрейя, занимая оборонительную позицию; она не могла понять, чем это воспоминание о доброте мистера Алстеда так не понравилось Софии. — Чтобы помнить о том, что нужно всегда поступать правильно, как мальчик из сказки. Длительное время монета была у него, а теперь он отдает ее мне.