Пятница, 6 апреля.
Сегодня от Свена пришло письмо, адресованное не мне, а моему мужу. Не поставив меня в известность, Виктор, должно быть, написал ему с просьбой порекомендовать натурщицу. Я вспоминаю рынок натурщиков в Париже. Каждое утро понедельника на площади неподалеку от частных академий можно застать разношерстное сборище бедных итальянцев, нарядившихся в костюмы. Они стоят, приняв позы, призванные подчеркнуть их достоинства в глазах художников. Натурщики продают себя по типажам: тяжеловесный бородатый мужчина, похожий на ветхозаветного патриарха, призрачные нимфы, готовые проворно резвиться на фоне классического пейзажа, мускулистые эпические герои, даже угрюмая мадонна с младенцем на коленях.
В нашем городе такого рынка нет, а натурщицу тем не менее необходимо найти. Я выразила удивление тем, что Свен может посоветовать натурщицу здесь, в Копенгагене, но Виктор фыркнул: мол, Свен знает женщин везде, и напомнил, как мой брат наслаждался разнообразием женского общества, даже когда приезжал к нам в гости прошлой зимой. Так или иначе, в письме Свен указал адрес некоей Ловисе Хансен, и после обеда Виктор отправился к ней, будучи слишком благовоспитанным, чтобы нанести визит в утренние часы, хотя в тех менее фешенебельных и праздных районах города подобные приличия, конечно же, не соблюдаются.
В конце дня Виктор вернулся вместе с Ловисе. Я сразу увидела, что она полнее первой девушки, имени которой я так и не узнала, и у нее более мягкие манеры. Абсолютно невозмутимая, Ловисе нагишом выходит из кладовой. Ее волосы собраны сзади в пучок, а на плоском лице какое-то мечтательное выражение. Виктор усаживает ее и велит повернуть лицо в профиль, а лежащую на колене руку согнуть, как у балерины. Ее плоские и архаичные черты не имеют той выразительности, с которой художник мог бы поработать, но Виктор сделает акцент на том, как свет падает на мягкие изгибы живота и бедер девушки. Как и в случае с предыдущей натурщицей, он заставляет ее принять неудобную позу, но эта женщина переносит дискомфорт с какой-то отрешенностью; ее глаза пусты.
За все утро Ловисе ни разу даже не бросает на меня взгляд, как делала это — так часто и нервно — ее предшественница. Она покорно следует указаниям Виктора, вперившись в него своими коровьими глазами. Мне только нужно терпеливо дождаться, когда все это закончится и Виктор отошлет ее прочь, а мы воспользуемся картинами и докажем правоту моего мужа. Тем временем я думаю о том, насколько волнение, которое я испытываю, будучи полностью одетой, контрастирует с невозмутимым спокойствием Ловисе, облаченной лишь в свою безупречную кожу. У нее большие упругие груди, каждую из них можно взять в руку, как сочный фрукт. Или кусок свежего мяса. Я вонзаю ногти себе в ладони, которые так и чешутся отвесить ей пощечину, чтобы на гладкой поверхности ее лунообразного лица остался отпечаток. Когда в обеденный час я достаю с полки тарелки, руки мои слегка дрожат. Ловисе неторопливо застегивает и приводит в порядок платье. Ей некуда спешить. Она усаживается в кресло за кухонным столом. Запах ее обнаженного тела все еще витает в воздухе. В отличие от предыдущей девушки эта непроницаема для моей тихой ярости. Она прямо смотрит мне в глаза, когда бесцеремонно тянется, чтобы взять из моих рук тарелку горячего супа.
Вторник, 15 мая.
Не имея возможности выполнять свою обычную работу, я весь день неприкаянно хожу из комнаты в комнату. Занимаясь мелкими делами, я начинаю напоминать себе служителя из академии Коларосси, сгорбленная фигура которого вечно маячила на лестничных клетках и по углам. Работа этого ворчливого карлика, чье присутствие ощущалось постоянно, заключалась в том, чтобы топить дымные печи, подметать студии метлой в два раза выше себя и нанимать натурщиц для наших занятий по рисованию с живой натуры. Когда Анджело обменивался шутками с натурщицами, он с притворной любезностью скалился, демонстрируя пеньки гнилых зубов. Я всегда держалась от него подальше, и вот спустя годы в своем собственном, хорошо обставленном доме примеряю на себя его роль. Я кажусь себе незаменимой, но презираемой, этакой карикатурной старшей служанкой, которая пользуется своей мизерной властью, чтобы тиранить натурщиц, и которую с презрением обходят вниманием усердные молодые художники, создающие свои шедевры.
В воскресенье, единственный день недели, когда у Ловисе выходной, нам нанесла визит мать Виктора. Она упомянула, что Сусси родила здорового младенца, сына. Я обязательно должна навестить счастливую мамочку, но у меня нет настроения ворковать над ребенком, особенно учитывая настоящую ситуацию. Я латаю одежду, потом достаю старый альбом для зарисовок и пробую свои силы на его страницах, но теряю терпение, поскольку внимание Виктора где-то в другом месте, а комната наполнена присутствием Ловисе, которая, кстати сказать, не идеальная натурщица. Она сидит смирно и безропотно, но в иные дни является с опозданием, неубедительно оправдываясь тем, что плохо себя чувствовала. Дни тянутся медленно. Наверное, моим мечтам никогда не суждено сбыться и я закончу жизнь пленницей в этих комнатах.
Среда, 6 июня.
Я проветривала постельное белье, когда с удивлением услышала в гостиной обмен репликами на повышенных тонах. Мне показалось, что говорившие по очереди произнесли имя моего брата, но больше я не смогла разобрать ни слова. Когда, бросив охапку пуховых подушек, я вошла в гостиную, чтобы выяснить, в чем дело, то увидела, как Ловисе, наклонившись к полу, собирает свою одежду, а Виктор застыл в кресле, молча уставившись на полотно. Девушка ничего не говорила, но у нее был гордый и оскорбленный вид. С прилившей к лицу краской и этими нарочитыми жестами она больше не напоминала мечтательную служанку, а скорее походила на надменную королеву. Да помилует меня Бог, но комната была пропитана таким жаром и яростью, что я заподозрила Виктора в попытках приставать к натурщице. Я пишу эти строки со стыдом и в надежде на прощение Всевышнего за подобные предательские мысли о муже.
Уходя, Ловисе оставила дверь распахнутой настежь, так что из квартиры была видна лестница. Я отвернулась от этого зияющего пространства и с немым вопросом посмотрела на Виктора. Сначала он выглядел так, будто даже сейчас собирался просто вернуться к работе, ничего не объясняя, но затем, как если бы слова из него вытягивали клещами, заговорил:
— Неужели она думала, что я ничего не замечу, когда целыми днями на нее смотрю?
Он скомкал испачканную красками тряпку и резким движением бросил ее на пол.
— Если называть вещи своими именами, Северина, она призналась, что беременна. Этого достаточно, чтобы поручить ее маленькой протеже моей матери и ее драгоценному Комитету по общественной морали. В нашем доме — и такое!
Его голос, из низкого превратившийся в визгливый, эхом вернулся из пространства за открытой дверью, в котором растворилась Ловисе.
Я чувствовала, как во мне поднимается волна гнева. Не отвечая, я начала расстегивать и сбрасывать с себя одежду, пока не освободилась от нее полностью. Присутствие беременной Ловисе все еще ощущалось в комнате, как запах молока. Дыхание Виктора, который замер на месте, становилось все тяжелее. Он был в ярости. Я чувствовала, как мою кожу обдувает легкий ветерок со стороны лестницы. «Ты слишком необузданная, Северина…» И я признаю, что действительно ощущаю бесконечный жар в крови, который мне необходимо охладить.
— Теперь ты собираешься искать третью? — с вызовом спросила я, делая шаг к нему навстречу.
Услышав на лестнице звук быстрых шаркающих шагов, Виктор на мгновение отвел от меня взгляд. Опираясь на трость, сосед в пальто и цилиндре прошел мимо открытой двери вниз по лестнице, но не так поспешно, чтобы мы не успели заметить, как его полные губы расплылись в усмешке, когда он имел удовольствие натолкнуться взглядом на эту живописную мизансцену. Виктор решительно шагнул вперед и закрыл дверь. Затем повернулся ко мне с выражением лица, которое я не могла истолковать — столько борющихся между собой эмоций читалось на нем.