Грейс по-прежнему носит свою квадратную черную коробку на широком ремне («Мой „кодак“»), и она решительно объявила, что Свен поручил ей сделать наши фотографии и привезти их ему.
— Он будет обожать ее! — несколько раз повторила она, обводя комнату, которая так откровенно совмещала в себе и студию, и жилое помещение, широким жестом своей длинной руки.
Ставя нас в позу, Грейс понапрасну раздосадовала Виктора, когда воскликнула, коверкая фразу: «Нет-нет, я хочу получить снимок вас по-настоящему рисуете!» — совсем в духе нашей подруги Йетте. По правде говоря, Виктор еле сдержался. Но я выразила ему свою уверенность (даже не заботясь о выборе слов, поскольку Грейс почти ничего не понимает по-датски), что если мы не будем ей мешать, она скорее уйдет и все закончится.
Следует признать, на ее фотографиях будет доказательство того, что мы держали в секрете. Мне понадобилось время, чтобы объяснить Грейс, на старательном и медленном французском, что она не должна показывать эти фотографии никому, кроме Свена. Никому больше нельзя разрешать их смотреть. Она, по-моему, сочла наше беспокойство старомодным, но при участии Виктора, выразительно кивавшего с целью показать, как это для нас важно, нам удалось взять с нее обещание соблюдать наши условия.
Грейс носилась по комнате, прилаживая свое оборудование, и полувразумительно щебетала обо всем, что приходило в голову, выражала восторг по поводу всего, подмеченного ее острым глазом, начиная со света, проникающего с улицы, и заканчивая расставленными по комнате полотнами, находящимися на различной стадии готовности. Мы не давали никаких дальнейших объяснений, но испытали огромное облегчение, когда она наконец спрятала свой аппарат и сообщила, что останется только до завтра.
Сегодня ночью, после того как Виктор и Грейс отправились спать, а я достала дневник, чтобы сделать запись, меня осенило. Письмо, которое я планировала написать брату, идеально оформленное у меня в голове, но все еще не изложенное на бумаге, уже находится на этих страницах. Лучшим способом связаться с братом будет передать ему эту книгу с Грейс. Уже какое-то время (а возможно, и с самого начала) я писала здесь с мысленной оглядкой на Свена. Значит, утром я отдам свой дневник Грейс с просьбой передать его Свену, чтобы вместе с фотографиями это напомнило ему о том, как мы разговаривали, когда виделись в последний раз, о нашем детстве и наших мечтах.
Свен, когда нам выпадет шанс увидеть друг друга снова, давай согласимся, что наши родители не отказались от нас, хотя и утаивали правду о том, кто они. Мы можем вспомнить множество примеров, доказывающих их заботу. Пусть они вероломно говорили нам, что мы сироты, но они также и содержали нас, и растили, и обеспечивали всем необходимым. Их решение было в какой-то степени трусостью, и, конечно, они отказали нам во многом, принадлежащем нам по праву, но, как нам с тобой известно, общественное мнение имеет большой вес. Возможно, цена за то, чтобы быть принятыми обществом, — это тайный сговор с целью ограничить наше знание, дабы помешать выражать себя в той мере, в какой мы бы делали это в противном случае.
Завтра утром Грейс снова водрузит дорожную шляпу поверх своих непослушных волос и будет такова. Я знаю, что Виктор, оставшийся в душе таким же добрым даже после того, как упрямая жена испытывала его терпение столькими способами, тихо предложит ей некую сумму, которая поможет с медицинскими расходами и заботой о Свене. Его чувство того, что правильно и что важнее всего, неизменно, несмотря ни на какие перемены в нашей жизни.
Свен, пожалуйста, оправляйся полностью от поразившей тебя болезни, чтобы однажды мы снова могли быть вместе. Я бы поделилась всем этим с тобой, если бы ты был здесь, поэтому шлю тебе свои впечатления точно такими, какими они приходили ко мне. Поскольку я писала, не всегда думая о том, что ты когда-нибудь можешь прочитать мои слова, пусть они будут для тебя еще более прозрачными носителями моей души. Прими сегодня любящие мысли и сердечные пожелания твоей сестры, которая передает тебе эту книгу в надежде, что расстояние между нами можно преодолеть с помощью подробного описания минувшего года… твоей сестры, которая больше всего на свете надеется на возможность увидеть тебя в добром здравии снова и желает тебе увидеть ее начавшей новую жизнь.
ЛОНДОН, ИЮНЬ 2005 ГОДА
София не прикасалась к столу, пока рассказ не был закончен. Она грациозно сцепила руки перед собой, своей позой напоминая Фрейе супругу политика, стоящую в стороне сцены, пока ее муж произносит речь на трибуне. Когда Фрейя умолкла и повернулась к ней за ответом, София легко, но умышленно положила обе руки, ладонями вниз, на край стола мужа, с аккуратными стопками документов, как будто осваивая территорию.
— Ты утверждаешь, что она сама рисовала… это что, автопортреты?
— Нет, мы считаем, что те, на которых Северина выступает как натурщица, действительно были написаны Виктором. Она даже, возможно, и не все пустые комнаты нарисовала. Но вот те, с растениями, по поводу их мы абсолютно уверены.
— Я по-прежнему не вижу причин не подписываться своим именем, — говорила София, внимательно рассматривая стены кабинета, как будто ждала, что картины снова появятся на них. — Среди импрессионистов были женщины-художники. Пусть не такие знаменитые, как мужчины.
— Боюсь, было бесчисленное множество тех, которые бросили рисовать, когда вышли замуж или родили детей. Сестры, жены, матери тех самых знаменитых мужчин. Женщины, рисовавшие под собственными именами, зачастую были одиноки, и их творчество воспринималось менее серьезно, чем работы их наставников-мужчин.
— Это интересная теория, и ты говоришь, есть достаточное доказательство. Но это рождает всего одну мысль в моей голове.
Фрейя этого ждала и бросилась отвечать.
— Боюсь, мы точно не знаем, как это повлияет на стоимость картин. Питер скажет Мартину, что мы выяснили, а тот примет решение придержать их на какое-то время, пока не будет проведено больше научной работы, или же воспользоваться новыми сведениями, чтобы усилить заинтересованность в продаже. Поскольку три ваши картины нуждаются в повторной атрибуции, конечно, это может повлиять. Я… я много думала об этом. Я хотела, чтобы картины хорошо продались и вы смогли остаться в этом доме…
— Фрейя, честно говоря, у меня нет желания оставаться здесь.
Она в недоумении смотрела на Софию, которая собиралась объяснить.
— Прости, если создала у тебя впечатление, что мое решение продать картины основывается на финансовых причинах. Дело совсем не в этом. Этот дом слишком велик для одного человека, мне трудно содержать его самостоятельно. Хотя я, наверное, и буду скучать по лисицам, удобство нового места жительства сделает меня счастливее.
Фрейя чувствовала себя так, как будто стены дома вокруг нее таяли. Нет желания оставаться? Она должна была бы испытать облегчение, узнав, что результаты ее открытия, даже если это потенциально означало девальвацию коллекции Алстеда, не станут причиной для выселения Софии из дома.