Но Минья почувствовала трепет души Сарай и поймала ее. Спэрроу же ощущала лишь ужасное, отдающее эхом ничего.
Она убрала руки. Те сильно тряслись. Девушка никогда еще не прикасалась к мертвому телу и надеялась, что больше и не придется. Оно было таким податливым, таким… пустым. Спэрроу плакала из-за всего, чего ему никогда не сделать и не испытать, ее слезы следовали по привычным засохшим соленым дорожкам, проложенным прошлой ночью.
Наблюдая за ней, остальные поняли, что это конец. Лазло почувствовал жжение в глазах и боль в сердцах – как и Сарай, хоть и понимала, что ее глаза, ее сердца неживые, а стало быть, жжение и боль нереальны.
Руби всхлипывала, уткнувшись в грудь Ферала. Юноша прижал крупную руку к ее затылку, запустив пальцы в дикие темные кудри, и опустил голову, чтобы спрятать лицо, пока его плечи дрожали в тишине.
Эллен тоже плакали. Только глаза Миньи оставались сухими.
Но Лазло уловил тот момент, когда она опустила взгляд на тело в цветах и на секунду показалась обычным ребенком. Тогда ее глаза не походили на панцири жуков и не пылали триумфом. Они казались… растерянными, словно она едва понимала, что происходит. А затем Минья почувствовала, что за ней наблюдают, и все исчезло. Ее взгляд пронзил Лазло, и он не заметил в нем ничего, кроме вызова.
– Приберитесь, – приказала она, отмахнувшись от трупа, как от грязи. – Попрощайтесь. Делайте все, что вам нужно. Когда закончите, мы обсудим Плач.
Минья развернулась. Очевидно, она планировала молча уйти, но путь преграждала аркада, которую ранее запечатал Лазло, чтобы не дать пройти армии призраков.
– Ты, – скомандовала девочка, не оглядываясь. – Открой дверь.
Лазло так и поступил. Расплавил стену тем же способом, каким соединил. Ему впервые довелось это делать в состоянии покоя, ведь все остальное происходило в размытом отчаянии, и юноша восхитился легкости этого действия. Мезартиум реагировал на его мельчайшие требования, и по телу Лазло пробежали мурашки.
«У меня есть сила», – восторженно подумал он.
Когда арки открыли путь, он увидел армию призраков и испугался, что Минья возобновит атаку, но она этого не сделала. Девочка просто ушла.
В глубине сердец Лазло объявил войну этому мрачному ребенку, но он не воин, а его сердца не славились талантом ненависти. Наблюдая за ее фигуркой, такой маленькой и одинокой, Лазло внезапно охватило четкое понимание. Минья, может, и свирепая, за гранью искупления, за гранью восстановления. Но если они хотят спасти Сарай и Плач… сначала нужно спасти ее.
6. Каждый из них кричал: «Монстр!»
Минья проталкивалась через толпу своих призраков. Она могла бы убрать их с дороги, но сейчас ей хотелось пихаться.
– Возвращайтесь на посты, – резко приказала она, и призраки незамедлительно разошлись по своим прежним позициям в цитадели.
Ей не нужно было произносить это вслух. Пленные прислушивались не к словам. Ее воля душила их. Девочка передвигала призраков, как игровые фигурки. Но было приятно отдавать команды и видеть, как тебе повинуются. В голове промелькнула мысль, что все было бы гораздо проще, если бы все были мертвы и подчинялись ее приказам.
До нужной двери было всего несколько поворотов и короткий коридор. Теперь она уже не была дверью в нормальном понимании этого слова, застыв приоткрытой в момент смерти Скатиса. Однажды та, наверное, была широкой и высокой – вдвое выше среднестатистического мужчины, – но теперь превратилась в тонкую щель. Только Минья могла протиснуться туда. Ей пришлось крутить головой из стороны в сторону. Без ушей, подумала девочка, было бы куда легче. Легче во всем. Тогда ей бы не пришлось слышать перехватывающую дыхание, праведную слабость остальных, их мольбы о пощаде, их инакомыслие.
Просунув голову, Минья втиснула в щель плечо. Остальное должно было легко пройти внутрь, но ее грудь слишком раздулась от яростных вдохов. Пришлось шумно выдохнуть и рвануть вперед. Это было больно – особенно в том месте, куда надавило копыто Разаласа, – но все это пустяки по сравнению с устойчивым кипением ее гнева.
Внутри находился небольшой проход, а затем стены превращались в большое пространство, ставшее ее святилищем: сердце цитадели, как они прозвали его в детстве.
Стоило проникнуть внутрь, как Минья испустила долго сдерживаемый крик. Он вырвался из глубины ее тельца, обдирая горло, и наполнил голову круговоротом убойного звука. Казалось, будто она извергала апокалипсис, но звук, сорвавшийся с губ, был плоским и тонким в этой просторной странной комнате – не ровня всему, что она слышала внутри своей головы. Сердце цитадели пожирало звук, и когда Минья кричала, комната будто поглощала и ее гнев, но девочке ни разу не удавалось кричать так долго, чтобы выпустить его из себя полностью. Ее голос затихал прежде, чем утихала ярость. Она могла проделать дыру в горле своим криком и рассыпаться на кусочки, как проеденный молью шелк, и все равно из ее рваных ошметков, маленьких клочьев, будет литься этот нескончаемый крик.