Кора с Новой знали, что они и есть эти иголки. Иначе и быть не может.
Их радость померкла, но не из-за взгляда отца, а слуг, пока те осматривали собравшихся женщин… и принюхивались к ним. Их лица выдавали отвращение. Один пробормотал что-то другому, и его ответный смех был резким, как кашель. Кора с Новой их не винили. Вонь была страшной даже для тех, кто к ней привык. Каково же тем, кто не имел дела с уулами, тем, кому никогда не приходилось потрошить или свежевать? Сестрам было физически больно находиться среди этой омерзительной толпы и знать, что для гостей они такие же невыразительные, как и все. Обе с отчаянием повторяли в голове одну и ту же просьбу. Девушки не знали, что сосредоточились на одной и той же мысли в один и тот же момент, но это бы их не удивило.
«Заметьте нас, – молили они Мезартим. – Заметьте нас».
И тогда, как если бы эта фраза была сказана вслух, как если бы была проскандирована, один из четырех оборвал себя на середине фразы и посмотрел прямо на них.
Сестры оцепенели, сцепившись огрубевшими от ножей пальцами, и съежились под его взглядом. На них обратил внимание высокий слуга с бритой голубой макушкой. Он их услышал. Должно быть, он телепат. Его взгляд впился в девушек и… влился в их разумы. Они чувствовали его подобно дуновению ветра, колышущего траву, подвижного и всевидящего, как они того и хотели. А затем слуга шепнул что-то женщине, которая, в свою очередь, обратилась к Шергешу.
Деревенский староста недовольно поджал губы.
– Может, сперва мальчиков… – отважился предложить он, но женщина строго перебила:
– Нет. Среди вас есть наследницы слуги. Их мы и испытаем первыми.
Посему Кору с Новой проводили на корабль в форме осы, и дверь за ними исчезла.
2. Новые ужасы
Сарай жила и дышала кошмарами с тех пор, как ей исполнилось шесть. Четыре тысячи ночей она изучала пейзажи сновидений Плача, став свидетелем и создателем разных ужасов. Она – Муза ночных кошмаров. Ее сотня стражей-мотыльков приземлялась на каждый лоб. Ни один мужчина, женщина или ребенок не могли от нее укрыться. Сарай знала их позоры и агонии, печали и страхи, и думала… верила… что знала каждый ужас, и ее уже ничем не удивить.
Это было до того, как ей пришлось сидеть на коленях посреди сада цитадели и готовить собственное тело к кремации.
Несчастное, изувеченное. Оно лежало среди белых лепестков, прекрасное и насыщенное оттенками – голубая кожа, розовая сорочка, каштановые волосы, алая кровь.
На протяжении семнадцати лет это тело было ею. Эти ноги наматывали по цитадели нескончаемые беспокойные круги. Эти губы расцветали в улыбке, выкрикивали мотыльков в небо и пили дождевую воду из чеканных серебряных кубков. Все, что подразумевало Сарай, связано с плотью и костями перед ней. Или так было раньше. Теперь ее вырвали, освежевали смертью, и это тело стало… чем? Оболочкой. Артефактом ее прерванной жизни. И вскоре его сожгут.
Для новых ужасов всегда найдется место. Теперь она это знала.
3. Неопрятная девочка с глазами, словно панцири жуков
Прошлой ночью цитадель Мезартима чуть не свалилась с неба. Она бы раздавила город Плач. Если бы кто-то и выжил, то утонул бы в водах подземной реки, которая наводнила улицы. Но ничего не произошло, поскольку кое-кто предотвратил катастрофу. И не важно, что цитадель высотой в тридцать метров сделана из чужеродного металла и сформирована богом по подобию ангела. Лазло поймал ее – Лазло Стрэндж, мечтатель-фаранджи, который и сам каким-то чудом оказался богом. Он не дал цитадели упасть, и посему погибли не все, а только Сарай.
Что ж, это не совсем правда. Подрывник тоже умер, но его смерть воплощала поэтическое правосудие. Сарай же просто не повезло. Она стояла на своей террасе – прямо на раскрытой ладони гигантского серафима, – как вдруг цитадель вздрогнула и накренилась. Ей было не за что ухватиться. Она скользнула шелком по мезартиуму, по гладкому голубому металлу руки, и прямо за край.
Сарай упала и умерла, и можно было бы подумать, что на этом все ужасы закончатся, но не тут-то было. Впереди ее ожидало исчезновение, а это еще хуже. Души погибших не угасали, когда искра жизни покидала их тело. Они поднимались в воздух для плавного перевоплощения. Если прожил долгую жизнь, если устал и чувствуешь, что готов, тогда, пожалуй, это сродни покою. Но Сарай не была готова и чувствовала, будто растворяется – как капля крови в воде или градина на теплом красном языке. Мир пытался растворить ее, расплавить и переварить.