Синт, с которой мы вместе учились, а потом приехали в Англию, оказалась в плену у двух вещей: туфель и жениха Сэмюэла – с ним она познакомилась в нашей местной церкви неподалеку от Клэпхем-Хай-стрит. (Встретить Сэма и вправду стало большой удачей, ведь церковь, как правило, была набита пожилыми тетушками, без умолку трещавшими о «старых добрых деньках».) Поскольку у Синт появился Сэм, ей, в отличие от меня, уже не приходилось бить копытом от нетерпения, из-за чего в наших отношениях появилась натянутость. Я то и дело заявляла, что устала ждать, что я не такая, как она, а Синт отвечала: «Ну конечно, я ведь просто овца, а ты очень умная!»
Я звонила по невероятному количеству объявлений, где говорилось, что опыт необязателен, и мне казалось, что мне отвечают приветливые люди, но стоило зайти в одну из этих контор, и – вот чудеса! – все места неизменно оказывались заняты. И все же – считайте это безрассудством или притязаниями на то, что принадлежит мне по праву, – я продолжала подавать заявки. Последняя должность (и лучшая из тех, что мне попадались) – машинистка в Скелтоновском институте искусств, здании с колоннами и портиками. Я даже побывала там однажды, когда у меня выдалась свободная суббота. Я провела целый день, бродя по комнатам, переходя от Гейнсборо к Шагалу мимо гравюр Уильяма Блейка. Когда я возвращалась домой в Клэпхем-Коммон, маленькая девочка в вагоне метро разглядывала меня, точно картину. Ее крошечные пальчики коснулись моего уха, потерли мочку, и она спросила мать: «А это оттирается?» Мать девочки и не подумала сделать ей замечание, а смотрела с таким видом, словно, черт подери, ждала ответа от моего уха.
Но разве я напрасно соперничала с парнями, с отличием заканчивая Вест-Индский университет по специальности «английская литература»? Разве я напрасно стерпела щипок от девочки в вагоне поезда? У меня на родине само британское консульство наградило меня первым призом студентов стран Содружества за стихотворение «Перуанский нарцисс». Ты уж извини, Синт, но я вовсе не собиралась всю свою жизнь натягивать туфли на ноги потных Золушек. Конечно, я плакала, и моя подушка все больше проседала от слез. Сила желания была настолько велика, что у меня внутри все цепенело. Я хотела посвятить себя более значительным вещам, но прошло уже пять лет, а я не сдвинулась с места. Между тем я сочиняла стихи, в которых мстила английской погоде, а маму уверяла, что Лондон – просто рай.
Когда мы с Синт вернулись домой, на коврике у двери я обнаружила письмо. Я сбросила туфли и встала в прихожей как вкопанная. На конверте значилось «Лондон, W1», что означало центр Вселенной. Я почувствовала холод викторианской плитки под ногами; пальцы ног сжимались и распрямлялись на коричневом и голубом. Я просунула палец под клапан конверта и подняла его, точно сломанный лист. На письме была шапка Скелтоновского института искусств.
– Ну, что там? – спросила Синт.
Я не ответила. Вонзив ноготь в цветочный Брайль рельефных обоев нашего съемного жилища, я в крайнем потрясении дочитала письмо до конца.
Скелтоновский институт
Скелтон-сквер
Лондон, W.1
16 июня 1967
Уважаемая мисс Бастьен!
Благодарю Вас за то, что прислали заявку и резюме.
Преуспевать в любых обстоятельствах, в которые помещает нас жизнь, – это все, на что каждый из нас может рассчитывать. Очевидно, что Вы молодая женщина с большими способностями, к тому же превосходно экипированная. В связи с этим я с радостью приглашаю Вас попробовать себя в должности машинистки с недельным испытательным сроком.
Вам многому предстоит научиться, и большую часть придется постигать самостоятельно. Если эти условия Вас устраивают, пожалуйста, сообщите мне ответным письмом, принимаете ли Вы предложение, и тогда мы начнем действовать. Стартовая зарплата – десять фунтов в неделю.
С наилучшими пожеланиями,
Марджори Квик
Десять фунтов в неделю! В «Дольчиз» я получала всего шесть. Конечно, четыре фунта – огромная разница, но дело было даже не в деньгах. Главное, что теперь я оказалась на шажок ближе к так называемым Важным Вещам, почтение к которым мне внушили еще в детстве: культура, история, искусство. Подпись была поставлена густыми черными чернилами, причем «М» и «К» смотрелись вычурно и казались почти викторианскими в своей пышности. От бумаги доносился легкий аромат каких-то особенных духов. Письмо слегка измялось, словно эта Марджори Квик несколько дней носила его в сумке, прежде чем отнести на почту.