***
Говорят, что к концу жизни его донжуанский список был в несколько раз длиннее, чем у Пушкина. Справедливости ради надо сказать, что ни один из них таких списков не составлял. Даже сегодня, когда какой-то столбик женских имён в чьём-то альбоме комментируется как доказательство того, что все они были близки к солнцу нашей поэзии. Невозможно себе представить, что гений может заниматься такой пошлостью, как бухгалтерский подсчёт своих «побед». Но ведь всегда найдутся люди, которые знают о нас гораздо больше, чем мы сами. Классическим примером этого является старая театральная байка. В ней говорится о том, что некая известная московская театральная дива, на старости лет пишущая мемуары, время от времени названивает своим приятельницам с одним-единственным вопросом.
– Солнышко, а ты не помнишь, с таким-то я спала или не спала?
Этот глагол «спать» Поэт ненавидел. Это был один из самых отвратительных моментов его жизни, когда его соперник всё допытывался у него:
– Ты спал с ней или не спал?
Вопрос, который сразу же изгадил всё то волшебство, которое окутывало его после первой же встречи с ней. На него он так и не ответил. Его слух поэта резало как само это слово, так и та безграничная пошлость, что стояла за ним.
А с донжуанством всё было предельно ясно. У него была просто безумная, сумасшедшая, ни с чем не сравнимая аура. Стоило ему где-то появиться, и его энергетическое поле ощущали все те, кто находился рядом с ним. А хорошо известно, что именно женщины такие флюиды улавливают лучше всех.
Наш поэт оказался в качестве педагога в американском университете в период, когда ещё не совсем утихло движение хиппи, не сошли на нет массовые молодёжные процессы, а сексуальная революция только-только вступала в свои права. В обиход вошли такие понятия, как женский оргазм, самовыражение через секс, сексуальный марафон и пышным цветом распустились страстные желания непременно достичь пределов собственной сексуальности. В студенческой среде начали претворяться в жизнь эротические фантазии всех народов и времён.
Женщины и мужчины всего мира пели дифирамбы в честь достижений фармацевтической промышленности, помогающей наряду со всевозможными изделиями из латекса, предотвращать нежелательную беременность. Моральные устои всех религий были отправлены на свалку истории. Каждый желал получить свою долю удовольствия на этом сексуальном пиршестве. Он, как молодой профессор, с нимбом славы поэта, имеющего уже всемирную известность, конечно же, был лакомым кусочком для всех этих хорошеньких и не очень хорошеньких студенток. Порой его даже разрывали на части. Иногда он сопротивлялся. Но чаще всего сдавался. Ощущая себя скорее жертвой, чем охотником.
Именно тогда в каком-то интервью он и сказал, что ощущает себя в университете, как «лис в курятнике». Потом ему ещё долго приходилось объяснять, что именно он имел в виду и открещиваться от обвинений феминисток различного уровня. По существу, все эти упрёки не имели под собой никаких оснований. Не эти цыпочки были предметом охоты. Охота шла на него: как на мужчину, абсолютно ни на кого не похожего. Всем этим студенточкам жутко хотелось попробовать его на вкус. Это просто было дополнительным бонусом к его славе. И это приходилось терпеть.
Он поневоле вспоминал, как в Советской России сразу после революции стала безумно популярной «теория стакана воды». И хотя все обвиняли женщин-комиссаров в том, что именно они являются авторами идей, послуживших основой всего этого кошмара, к счастью или к сожалению, это было не совсем так. Он точно знал, что эта фраза впервые появилась в знаменитой биографии, написанной Ференцом Листом и посвященной Фредерику Шопену. Лист при этом тоже не претендовал на авторство. Он приписывал эту фразу знаменитой Жорж Санд, которая ухитрилась побывать и в постели Шопена, и переспать с самим Листом. Она действительно была уверена, что заняться любовью это так же просто, как выпить стакан воды, чтобы утолить жажду.
«Теория стакана воды» привела к тому, что после октябрьского переворота появились коммуны по десять, а порой даже в двадцать человек, в которых женщины принадлежали каждому из членов коммуны и не принадлежали в то же время никому. Эйфория от всей этой сексуальной свободы привела к тому, что за короткое время в детских домах появилось тысячи новых сирот. Их число зашкаливало. Их надо было кормить, учить, обеспечивать им кров над головой. Средств же на это отпускалось мизерно мало.