— Пришли! — обронил сторож, подойдя к какой-то двери и постучав в нее. — Красотки на подбор! — подмигнул он. Но это подмигиванье натолкнулось лишь на пустоту. Он постучал еще раз, а Пэли сказал:
— Да ладно! Сейчас уже поздно, а может быть, слишком рано вытаскивать людей из постели.
Неподалеку кукарекнул молодой петушок, отрывисто — эдакий петух-подмастерье.
— Не одна, так другая!.. Такое уж у них занятие, верно?
Прежде чем он постучал еще раз, дверь отворилась. На пороге стояла сердитая, заспанная женщина. На ней была грязная ночная рубашка, и из ее выреза выглядывало нечто, похожее на цветок фиолетового аронника. Женщина раздраженно сунула это нечто назад, в вырез рубашки. Перед ними стояла старая женщина елизаветинского времени, лет тридцати восьми, седая.
— Ну? — крикнула она.
— Да тут одному приспичило, говорит, что джентльмен.
Он вынул из мешочка энджел и поднял его. Она приподняла свечу выше, чтобы лучше рассмотреть. Лиловатый аронник выглянул вновь. Вся рассиявшись, женщина сделала Пэли реверанс. Пэли сказал:
— Я хочу только переночевать, мадам.
Эти двое рассмеялись при слове «мадам».
— Я совершил долгое и утомительное путешествие из Нориджа, — добавил Пэли.
Женщина еще глубже, еще насмешливей присела, а затем отрывисто проквакала:
— Переночуете, и не на соломенном тюфяке или голых досках. В Норидже, видать, живут без горечи! Для джентльмена оттуда постель будет первый сорт!
Сторож ухмыльнулся. Он был слеп, теперь Пэли был в этом уверен. Большой палец его правой руки явно подмигнул Пэли. Дверь за ним захлопнулась, а Пэли с мадам остались в смрадном коридоре.
— Пошли, пошли, — сказала она и первая стала подниматься по скрипучим ступенькам. Тени, отбрасываемые ее свечой, бледнели на глазах — серый свет заполнял мир с востока. По стенам вдоль лестницы висели картины в рамах. Одна из них являлась резьбой по дереву, довольно грубо исполненной. На ней был изображен мученик, повешенный на дереве, а под ним — пылающий огонь. Из улыбающегося рта вились вырезанные на дереве слова: «И все-таки я утверждаю, что Моградон дарует жизнь». На другой картине был король в короне, с державой, скипетром и третьим глазом во лбу.
— Какой это король? — спросил Пэли.
Женщина обернулась и посмотрела на него с явным удивлением.
— Ничего-то вы не знаете там, в своем Норидже, — сказала она. — Да пребудет Господь с вами и да сохранит он вас!
Пэли больше ни о чем не спрашивал. Он подавил удивление, когда они прошли мимо следующей картины. «Кв. Гораций Флакк» — значилось на ней, а изображен был бородатый араб. В самом деле, разве это не был Аверроэс?[4]
Мадам громко постучала в дверь на верхней площадке лестницы.
— Бесс, Бесс! — позвала она. — Здесь золото, девочка! И чистенький да симпатичный мужчина в придачу.
Она с улыбкой обернулась к Пэли и добавила:
— Она сейчас выйдет, ей надо принарядиться, как невесте.
Из выреза ее ночной рубашки снова выглянул цветок, и Пэли показалось, что он увидел подмигивающий глаз, который прятался в цветочной головке. Его затрясло от страха, но страха особенного, страха не перед неизвестным, а скорее уж перед давно известным. Его гидросамолет был надежно укрыт, неуязвим; здешний мир не мог коснуться его. Но вполне вероятно, что мир этот тоже в некотором отношении неуязвим, потому что создан иначе, чем Земля. Внутренний голос, казалось, говорил Пэли со всей пронзительной ясностью: «Нельзя безнаказанно вторгаться…» Но тут дверь отворилась и вышла девушка, которую звали Бесс. Она улыбалась профессиональной улыбкой. Мадам, тоже улыбаясь, сказала:
— Вот, пожалуйста, чем не ломтик баранинки, польешь соусом — пальчики оближешь!
Она протянула руку за деньгами. Пэли смущенно запустил свою руку в сумку и вынул полную пригоршню звенящих, тускло поблескивающих монет. Он положил ей монету на ладонь, но она ждала, что он добавит. Он дал ей еще одну, и еще. Она как будто осталась довольна, но Пэли чувствовал, что она удовлетворена на время.