- Что ты чувствуешь?
- Я укололся. Мне больно. И... У меня пошла кровь.
- Вот именно. Она уколола тебя. а значит, она настоящая.
- Настоящая...
Он, как завороженный, смотрел на палец, из которого показалось пятно крови размером с булавку. В его глазах затеплилась жизнь. И даже эта палата хотя бы ненадолго перестала быть угнетающей и темной.
- Что это вы тут делаете?
И очарование багряной крови сошло на нет. Клетка вновь сжала свои тиски, а роза упала на пол, мигом забытая.
Но, к счастью, это была Ласка. Ласка нас понимала, насколько это возможно для Халата.
- Что ты здесь делаешь, Элли? Это нестабильный пациент, его нельзя беспокоить.
- Я...
- Как вы вообще с ним познакомились?
Она осторожно заглянула в комнату. Ворон лежал на кровати, как ни в чем не бывало.
- Мы ведь не просто так его там держим. Его пока лучше оградить от людей, чтобы он не навредил себе или другим.
- Но это бесчеловечно! Вы не видите, что он там страдает?
- Вне больницы он бы еще больше страдал. Мы спасли его в самый последний момент. Я не буду тебе пересказывать его медкарту, ты всё равно ничего не поймешь, скажу кратко: нечего его беспокоить. Тем более, что ты темпераментная и с тобой довольно трудно. Возвращайся в свою палату, а то тебя заметят и проблемы будут. На первый раз я сделаю вид, что ничего не было.
Я пыталась до него докричаться, но наткнулась лишь на пустоту, тоскливую, похожую на всеми покинутую комнату с порванными рисунками и разбитыми кружками. Он закрылся, не успев стать живым. Он закрылся, не успев сбросить пыль с плеч и расправить крылья. Он закрылся, и даже кровь, алая, словно роза, не приведет его в чувства. Снова томится пташка в клетке и уже не смотрит на кажущееся картонным небо.
Я проснулась от того, что Габриэль от меня терлась, прижимаясь костлявым телом. Она была в одном нижнем белье.
- Ты что творишь?! - я сбросила её с себя.
- Сжалься, - заплакала она, - Поделись своим тиеплом! Сжалься!
Она вновь потянулась ко мне. Я отскочила от неё.
- Элис! - позвала я, на что та лишь громче захрапела.
Габриэль приближалась ко мне.
- Сжалься! Сжалься! Ты всегда такая теплая. Сжалься! Ты же всегда делишься теплом! Поделись и со мной!
- Элииииис! - я забилась в истерике.
- Да что у вас опять? - к нам вошла Ласка, - Элли, ты дашь мне подежурить спокойно?!
Она осеклась, увидев Габриэль. Я мрачно кивнула. Габи ползала, рыдая и размазывая по лицу слёзы и сопли. Я поспешила выйти, а Ласка принялась успокаивать Габриэль.
Я сидела в коридоре, свернувшись в клубочек и спяртав лицо в коленях. В коридоре было тихло, из какой-то палаты доносился храп и нечленраздельное блеяние. На этаже повыше кто-то ходил туда-сюда, громко топая. Пахло медикаментами, немытыми телами и кашей. Из нашей палаты доносились крики и плач. Вскоре показалась Ласка.
- Можешь заходить, Элли. Габриэль успокоилась.
- Что это вообще было? Она так внезапно напала на меня! что она делала? Зачем ей это? Откуда это у неё?
- Она жертва насилия и хочет повторно пережить травмирующее событие. Такое не в первый раз встречается на моей практике.
- А меня-то за что?! Я похожа на насильника?!
- Ты не единственная. Она и к Элис приставала, и ко мне. И к санитарам.
- Так сделайте что-нибудь! У Вас же есть опыт? Сделайте что-нибудь с этим, в конце концов, такое нельзя запускать!
- С ней сейчас работают специалисты. Вылечим.
Ласка удалилась на пост, а я вернулась в палату. Габриэль лежала вялая и с остекленевшим взглядом, её короткие волосы были разбросаны по подушке. Она медленно и едва слышно дышала. Я легла в свою постель, но заснуть уже не смогла.
Пылающая
Как позже Габи призналась, летние деньки, проведенные в палате, и ночи, полные откровенных разговоров и тайных посиделок, были самыми лучшими моментами в её жизни. И если бы у неё была фотокамера, она фотографировала бы каждую секунду, чтобы спустя много лет пересматривать эти застывшие мгновения.
Мы изо всех сил старались её развеселить и показать, что мир наполнен чудесами и жизнь - это бесконечность, а не краткий миг, меняющий и извращающий всё. Так что мы переодевались в яркие лосины, пели в расчески, прыгали на кроватях, дрались подушками, обливали друг друга водой из шланга и рисовали цветными мелками. В жару мы сидели на крыльце в старых скрипучих качающихся скамейках или по бокам, свесив ноги и болтая ими в воздухе, обмахивались старыми газетами и постоянно спорили, кто пойдет за соком. Мы смотрели на малиновую дорожку рассвета и вздыхали. Смотрели на кристально-чистую синеву небес и вздыхали. Смотрели на сгущающиеся сумерки и вздыхали. Но вздыхали мы не от грусти, а от приятной усталости и летнего полуденного дурмана, преследующего нас весь день.