-Все равно ведь далеко друг от друга не уйдем, - издала нервный смешок Зои, - Куда нам? Мы находимся в самом заду мира.
- Ну, допустим, встретимся, - сказала Кларисса, - где-нибудь в придорожном кафе. Все повзрослевшие, отвыкшие от всего этого. Кого-то вырвали из университетских будней, или еще каких... Но крыльца больше не будет. И жаркой летней скуки тоже. И спорить, кто пойдет за питьем, тоже: официант нам все принесет.
- Да погодите вы, - вмешалась я, пока разговор не превратился в перепалку, - я совсем не об этом говорила. У меня такое чувство, будто эта зима будет необычной. Многое потеряем и многое приобретем. Я ведь ошибаюсь, да? Это ведь простая паранойя?
Я с надеждой посмотрела на Блейна. Тот ласково взглянул на меня.
- Все может быть, - уклончиво ответствовал он, - Завтра тайфун может сллучиться, например.
Постепенно я стала бояться циферблатов. Я вообще много чего боюсь, если не всего. Но часы буквально давили на меня, а тик стал симфонией ужаса. Потому что с каждым движением стрелки приближался роковой час.
Забавно, что в детстве я подгоняла время, мечтая, чтобы оно шло хотя бы чуточку побыстрее. А теперь я хочу замедлить его. Хотя бы на секунду.
Дни сменяли ночи, каша сменяла запеканки, чай сменял кофе. Все веселились и радовались жизни, прощаясь с летом, гуляли в саду, танцевали, пели, бегали наперегонки, играли в мяч, кормили птиц, рисовали. Жгли костры и пели под гитару, рассказывали сказки и страшилки. Даже зеленоволосый парень улыбался, но Зои говорила, что он улыбался рядом со мной. Иногда к нам присоединялся мальчик с синдромом Котара, который сидел в сторонке, молчал и внимательно слушал, на него не обращали внимание. Я мирила влюбленных и смешила грустных, я помогала справляться со страхом. Я почти со всеми перезнакомилась. благодаря мне Габриэль стала меньше приставать к людям. Я знаю, что её раны тяжело излечить, но теперь они хотя бы не так саднят.
Меня называли сумашедствием с первого вздоха и весенним обострением. Даже Элис, то появляющаяся, то исчезающая, о болезни которой никто ничего не знает, прислушивалась ко мне, хоть и считала меня легкомысленной и глупой.
- Элли - моя подруга, - хвастала девушка с пограничным расстройством личности, пострадавшая от не самых лучшим отношений с друзьями, - Она очень хорошая, самая лучшая девушка на свете! Она говорит, что я клевая. А еще ей нравится, как я плету.
- Но она моя подруга, - обиделась девушка с социофобией. Когда она только прибыла, на неё было жалко смотреть: шарахалась от одного взгляда на неё.
- Нет, она моя подруга! - вспылила первая.
- Нет, моя, - вторила ей та.
- Успокойтесь обе, она моя, - хмыкнул парень с шизофренией, который при знакомстве со мной плел эпопеи об усатом жителе его дивана, который появляется только по ночам и ворует его дыхание.
- Я общая, - вмешалась я, - Я всем принадлежу. Девчонка нарасхват! Берите осколки моего сердца - не жалко!
- Кто разбил тебе сердце? - грозно приподнялась девушка с ПРЛ, - Я разобью ему морду.
- Да никто не разбил, я пошутила, - вздохнула я, - Просто я хотела сказать, что готова помочь всем.
- Ты просто чудо! - всплеснула руками девушка с социофобией.
Остальные согласно закивали.
А однажды к нам привели одного парня. Продержался он здесь недолго, пришел так же внезапно, как и у шел. Пришел он громогласно, опрокидывая стулья и царапаясь длинными ногтями. Халаты тащили его волоком, предварительно разогнав нас по палатам. Но мы всё равно подглядывали, повысовывав любопытные морды из-за углов. Замирали от страха, видя, как пинали его санитары, и вздрагивали, когда он их кусал. Ему по пути случайно попался мой приятель, Седрик, и социопат, помедлив секунду, вдруг вырвался и набросился на него, пытаясь задушить. А потом упал без чувств: кажись, транквилизатор подействовал. Позже Седрик рассказывал, что ему казалось, что он встретился взглядом со зверем. На дне его жёлтых глаз не осталось ничего, ни человеческого, ни звериного, ни живого, ни мёртвого. Одно неистовство и злость на весь мир.
А потом поползли слухи, быстрее, чем мы смогли что-либо узнать от Ласки. То говорили, что он кого-то убил, то говорили, что он над кем-то издевался, то говорили, что над ним издевались, то называли его живодером. Халаты строго-настрого запретили нам с ним общаться, а мы и не пытались в кои-то веки нарушить запрет - все боялись его, даже Ворон.