— Есть на свете что-нибудь, чего они не собирают? — громко поинтересовался Люк.
— Марки, наверное. Не припомню тут ни одной марки.
— Сдаётся мне, это вообще никакой не музей, правда? — продолжил Люк уже шёпотом.
Отец покачал головой.
— По мне, так просто куча барахла.
Люк нехотя проследовал наверх, на следующий этаж, и принялся нарезать круги по главному холлу. Большинство комнат загорожены шнуром, так что можно только заглядывать внутрь, глазея на мебель: вон кровать, вон туалетный столик с водружённым на него умывальным тазом, вон стол со сдвижной крышкой, а на нём — плесневелые книжки. Куча манекенов в исторических костюмах. Пластик на лицах и пальцах облупился, кое-где руки не слишком аккуратно подсоединили, так что они торчат под странными углами и кажется, что манекенам неудобно.
Люк всё время включал телефон, чтобы проверить время, — не хотелось бы проморгать шофёра обратно, на станцию. Тут наверняка даже сети нет. По залу бродила только ещё одна семья — мама, папа, дочка, и девочке явно было не веселее, чем ему. Товарищи по несчастью молча обменялись понимающими взглядами. Уж на что гнусно в поезде, но застрять здесь было бы ещё гнуснее.
Однако уже в следующем зале брови у Люка поползли вверх. Там оказался бродячий цирк с разными палатками, и на каждой — линялый, но до сих пор кричаще-яркий плакат: «Корделия, женщина-змея», «Кардиффский великан», «Вечное сердце». Люк жадно запорхал от палатки к палатке. Женщина-змея разочаровала сразу: несколько больших лоскутьев змеиной кожи грубо сшиты в подобие человеческого торса. Кардиффский великан впечатлил несколько больше — огромное тело, будто вмёрзшее в глыбу камня. Похоже на те человеческие окаменелости, которые выкопали в Помпеях после извержения вулкана. Зато вечное сердце — вот где самая жуть. Плавает себе в большущей канистре мутной воды и выглядит совершенно настоящим, пухлым таким и влажным. Да ещё на маленькой табличке под ним написано:
«Сердце поэта Перси Биши Шелли, оставшееся нетленным даже после кремации тела. Иногда оно бьётся».
В дальнем конце экспозиции красовалась деревянная будка без окон. Надпись на двери гласила:
«Мальчик-призрак».
Люк подёргал за ручку, но дверь оказалась заперта.
— Это за дополнительную плату, — произнёс голос Юрайи Клака, внезапно материализовавшегося сбоку. Пахло от хозяина музея свежевыстиранным бельём и пилюлями от кашля.
— Что такое мальчик-призрак? — недоверчиво спросил Люк.
— Это гвоздь экспозиции. Дополнительная плата — два доллара. За три пущу обоих.
— Честная сделка, — согласился отец, подходя.
Люк не сомневался, что внутри окажется очередная старая кукла, но пока мистер Клак трясущимися руками отпирал будку, холодок предвкушения всё-таки забегал у него по спине. Отец подмигнул ему, и Люк переступил порог. Внутри горела в китайском фонарике одна-единственная лампочка, отбрасывая тусклый красный свет. Пахло благовониями, но запах плесени они перебить всё равно не могли.
Возле стены стоял чёрный лакированный секретер со множеством маленьких квадратных ящичков. На нём — китайские нефритовые баночки, курильница, что-то вроде письменного прибора и кисти для туши. Раскиданные по полу пластмассовые игрушки — машинка и вертолёт — выглядели как-то совсем не к месту. На стенах пришпилены картинки гор и Великой стены, явно вырезанные из календаря или какого-нибудь журнала. Посреди комнаты стояла единственная табуретка с красной подушкой на ней.
— Да тут же никого нет, — возмутился Люк, но от одного звука собственного голоса у него пушок на руках встал дыбом.
— Может, у него обеденный перерыв, — хихикнул сзади отец.
— Он вон там, на табуретке, — просто сказал мистер Клак.
Люк посмотрел.
— Я ничего не вижу.
— Не смотри на него в упор, — посоветовал мистер Клак. — Гляди немного в сторону.
Люк так и сделал. В боковом зрении над табуреткой и правда замаячило какое-то дымное пятно. Он быстро посмотрел напрямую — пятно мстительно исчезло. Снова в сторону — и на этот раз пятно соблаговолило сгуститься и принять очертания головы, рук и туловища мальчика-китайца возрастом примерно как Люк.