Ее удивляло, как это Перси так быстро исчез из всеобщей жизни. Она завела привычку навещать миссис Сиврайт каждую пятницу, вечером, зная, что та — единственный человек на свете, который уж точно не забудет Перси. Они сидели вдвоем за чаем, над тарелкой бутербродов с селедочным паштетом, и говорили о Перси так, словно он был до сих пор жив, воображали его жизнь, которой теперь не суждено было осуществиться: «Только подумай, что сказал бы об этом Перси…», «Он всегда любил Скарборо…», «Как он был бы рад сыновьям…». Но они не могли вызвать его обратно в жизнь, как ни старались.
Однажды вечером Альберт постучал в комнату Нелл и робко — он боялся показаться идиотом — отдал ей фотографию команды, сделанную в прошлом году, когда они почти выиграли кубок.
— Мы бы и выиграли, если бы этот тупой козел, извини, Фрэнк Кук не промахнулся, Джек Кич послал ему отличный пас, гол был просто на тарелочке, — говорил Альберт, даже сейчас, год спустя, недоверчиво качая головой.
— Который же из них Фрэнк? — спросила Нелл, и Альберт стал называть ей имена всех игроков и резко замолчал, дойдя до Перси. Потом сказал:
— Смерть — это ужасно, когда человек умирает таким молодым.
Эту фразу он от кого-то услышал на похоронах — сам он вовсе так не думал, потому что на самом деле не верил в смерть. Мертвые просто уходят куда-то и рано или поздно обязательно возвращаются — ждут в призрачной комнате, дверь в которую никто из живых не видит, а его мать (которая теперь, несомненно, стала ангелом) о них обо всех заботится. Альберт не помнил мать в лицо, как ни старался вспомнить, щуря глаза и сосредотачиваясь. Но все равно тосковал по ней, хотя ему было уже почти тридцать лет. Алиса, Ада, Перси, пес, который был у него в детстве и попал под телегу, — все они в один прекрасный день должны были выскочить на Альберта откуда-нибудь из-за угла и удивить его.
— Ну ладно, Нелли, спокойной ночи, — сказал он наконец.
По тому, как она глядела на снимок, он понял, что для нее мертвые ушли навсегда, а не прячутся где-нибудь поблизости.
Нелл было очень странно видеть Перси на фотографии, потому что в жизни он выглядел таким отличным от всех, непохожим, а здесь у него было такое же расплывчатое, чуть не в фокусе лицо, как и у других членов команды.
— Спасибо, — сказала Нелл Альберту, но он уже ушел.
Фрэнк Кук выглядел точно так же, как и все остальные, — он стоял в середине заднего ряда, — а вот Джека Кича можно было узнать, он присел впереди всех рядом с мячом. Она знала, что Джек Кич — хороший приятель Альберта, но, только придя однажды домой и обнаружив обоих на заднем дворе, узнала в нем человека, что помог им тогда на похоронах, когда мать Перси потеряла сознание.
Лучи солнца, что забрели на задний двор на Лоутер-стрит, были жаркие, хотя стоял еще только май, и Нелл на секунду замешкалась на пороге, ощущая лицом тепло.
— А вот и ты, Нелл, — сказал Альберт, словно они оба только ее и ждали. — Будь хорошей девочкой, поставь нам чаю — Джек пришел чинить скамейку.
Джек Кич, который в это время выковыривал из доски гвоздь, поднял голову, улыбнулся Нелл и сказал:
— Чайку было бы просто замечательно.
Нелл улыбнулась в ответ, молча пошла в дом и наполнила чайник.
Она поставила чайник на огонь, вернулась к каменной раковине под окном и положила руки на край, чтобы отдохнули, а сама стала смотреть в окно на Альберта и Джека Кича. Ожидая, пока вскипит чайник, она шевелила пальцами ног в ботинках — вверх-вниз — и чувствовала, как поднимаются и опускаются ее ребра при дыхании, а когда прижимала руки тыльной стороной к щекам, то ощущала, какие они горячие.
Скамейка была старая, деревянная, она стояла на заднем дворе с тех самых пор, как они въехали в этот дом. На спинке не хватало нескольких планок, и подлокотник начал отваливаться. Джек Кич стоял на коленях на вымостке двора и пилил ножовкой кусок нового, чистого дерева — до Нелл через открытую дверь доносился смолистый запах сосны. Локон густых черных волос все время падал Джеку на лоб. Альберт стоял над ним и смеялся. Альберт вечно смеялся. У него с детства так и остались золотые ангельские кудряшки, и младенческие голубые глаза под опахалами бледно-золотых ресниц казались чересчур большими, так что он совсем не походил на взрослого. Совершенно непонятно было, как он перестанет выглядеть мальчишкой и превратится в старика, а тем более — как он будет выглядеть в годы между молодостью и старостью.