Возможно, я разобью его.
Возможно, в реальной жизни не бывает счастливых концов.
Но я оглядела свою комнату, теребя кулон на шее, и подумала, что, возможно, в этом и есть смысл: вместо счастливых концов ты получаешь начало. Сотни начинаний каждую секунду глубоко вплетаются в историю, которую ты хочешь прожить, даже если весь мир изменится.
Я знала, что мне нужно сделать, чтобы вернуть Эфа.
Я включила свет и взяла ручку с блокнотом. С другого конца кровати Форд недовольно прищурился.
Пожевав колпачок ручки (на секунду я возгордилась, что не кусаю губу), я написала:
Добро пожаловать в «Музей разочарований»...
Как только я начала писать, я поняла, что рука не успевает за мыслями. Как будто я выиграла джек-пот воспоминаний. Я выстраивала цепочку событий по хронологии, что-то вычеркивая, а что-то обводя в кружки и рисуя стрелочки, делала наброски.
Это был мой вариант тетради с теориями заговора. Я знала, что поступаю верно.
Я сделала заметку спросить у отца насчет музейного чердака.
Добавила звездочку к последнему элементу в списке и подчеркнув его:
Попросить у Грейс гирлянду с « Nevermore »
В какой-то момент Форд перебрался с края кровати поближе к моему бедру, и, не обращая внимания на мою бешеную энергию, мурлыкал, пока не уснул.
Я еще раз перечитала список, машинально поглаживая Форда.
А затем я написала еще кое-что. За окном шел снег, заполняя комнату странным, не ослепляющее белым светом. Я напоминала себе последнего человек на земле, выжившего после зомби-апокалипсиса, но мне не было от этого грустно...
Я продолжала вспоминать то, что делало жизнь прекрасной.
Я прошлась по всему списку, поспешно оставляя описание рядом с каждым предметом. Приходилось постоянно туда-обратно переворачивать листы.
К 5:07 я закончила. Снег, покрывший все за окном, превратил мир во что-то тихое и новое.
Форд так глубоко спал, что даже не мурлыкал, только передняя лапа и нос подергивались от какого-то кошачьего сна. Я высвободила ногу из-под тепла его тела, даже не разбудив. Отлично.
А потом я бесшумно ползала по комнате, собирая то, что мне было нужно.
Экземпляр «Хранителей», который дал мне Эф. Его Китс заметил в нашу первую встречу. Именно он превращал Эфа в малолетнего фаната всякий раз, когда он начинал о нем говорить. А я его читала, потому что он был важен для человека, которого я любила.
Потрепанный экземпляр «В дороге». Мне даже не хотелось просто снова брать его в руки.
Записки с урока химии, в которой Китс позвал меня на свидание; крошечную записную книжку из кафе «Джитан», в котором оно прошло; его комплименты и мой постоянный руменяц от его слов.
Список из книги в «HELVETICA», мои распухшие от поцелуев, а его шершавые губы; мое осознание своей красоты.
История о «Чертовом колесе» с клишированным главным героем и злой отвратительной Дженой.
Записка от жутковато парня в метро, скомканная и пугающая.
Золотая цепочка с косточкой желаний. Терпеть не могу золото, а теперь думаю, что у Черисс есть точно такое же украшение.
Отливающий желтым грузовик «Тонка». С того самого дня, когда мы помогли Одри на детской площадке. С него началась наша дружба.
Мой потрепанный экземпляр «Энн из зеленых мезонинов». Книга, вдохновившая нас на сотни часов историй о Вивьен и Дельфин, их мечтах и желаниях.
Яркий флаер, приглашающий стать частью команды журнала «Nevermore». Это был подарок судьбы.
Первое издание «Nevermore», над которым я работала; первые опубликованные рисунки Эфа; ирокезы, родственные души, семья, моя семья, удивительное волшебство слов, волшебство просто от того, что кто-то на вечеринки зовет тебя по имени.
Мятая обертка из-под «Кит-Кат» — доказательство, что Святой Грааль всё-таки существует.
Полоска стикеров — звездная ночь (или проект современного искусства) в пару черной дыре/черной, как ночь, душе (или просто парню, одетому во всё черное).
Приглашение на вечеринку, которое никогда не было моим; в уголке синие чернила. Великолепная яркая луна.
Старый пластиковый Санта с блошиного рынка Бруклина и мы, которые, по словам Оскара, были не самой лучшей версией самих себя.
Красные ковбойские сапоги; Эф знает меня куда лучше меня самой.
Серый свитер, который я никогда не отдам обратно.
Клочок бумаги с нарисованным на скорую руку тираннозавром Рексом и надписью: «Не неси чушь» по нижнему краю; в углу была крошечная дырочка от канцелярской кнопки.
Глиняный осколок — остаток ушедшей жизни, доказательство, что самое главное остается в нас, даже когда весь мир вокруг меняется.
Самая волшебная вещь Бородатой Леди — жетон метро.
И самая волшебная моя вещь — крошечный злой серебряный динозавр.
Когда я уже не знала, что еще добавить в список, то разместила все эти вещи извилистой линией на деревянном полу (кроме динозавра, я еще была не готова с ним расстаться) и отодвинула стул, чтобы освободить место. Я расставляла и переставляла, заполняла пустые места, размышляла, снова и снова передвигала все с места на место. Вставала на кровать, чтобы оценить экспозицию с воздуха.
Затем я начала маркировать коллекцию.
Я успокоилась, приведя мысли в порядок. Несколько раз я ловила себя на том, что бездумно смотрю на падающий за окном снег, но меня больше не одолевала грусть и чувство безнадёги. Я скорее летала в облаках и со щепоткой надежды ждала чуда. Но на душе было спокойно.
Я написала Эфу записку, которую подброшу в его шкафчик перед началом уроков в понедельник:
Ты приглашен на открытие «Музея разочарований».
В понедельник, после общественных работ, на чердаке Американского музея естественной истории, в 19:00.
В программе будут динозавры.
Утром, когда я проснулась, комнату описывала извилистая линия предметов и белых карточек. Она забиралась под стол, огибала книжный шкаф, брала в кольцо ножки кровати, прокладывала путь, словно тропа из хлебных крошек.
Прокладывала обратный путь.
НАШИ ДНИ
Я на чердаке музея. Хоть черепа слонов и перенесли в другое место, я знаю, что их призраки всё еще здесь, я слышу их мягкое дыхание из пустых углов комнаты.
Я еще раз проверяю, что ключ, который дал мне отец, в кармане, и напоминаю себе запереть дверь, когда закончу.
Всё готово.
Грейс и Майлз помогли мне протянуть гирлянду с маленькими рождественскими огнями по потолку и чердачным окнам, получилось очень красиво: по стенам бродили крошечные тени. Когда ребята ушли, я повесила на дверь табличку: «Добро пожаловать в Музей разочарований».
Всё, что я принесла в рюкзаке, было расставлено на полу, а рядом с каждым предметом поставлена карточка с описанием. Всё на своих местах.
Семь вечера. На чердаке холодно, и я рада, что на мне толстый свитер. Без жетона метро и кулона с динозавром шея кажется голой. Привычка что-то вертеть в руках никуда не делась, руки нужны чем-то занять, но я пытаюсь просто дышать.
Я знаю, что сохраню воспоминание об этом дне — о пустой комнате и о звуке собственных шагов, эхом отражающихся от стен.
Но сейчас все мои мысли в прошлом.
Я вспоминаю, как мы с Одри рыдали после первого просмотра «Титаника», а потом посмотрели его снова, остановив на моменте, когда у истории Джека и Роуз еще мог быть счастливый конец; как мы лежали на пристани у дома её бабушки, считая звезды; как сияла Одри, когда говорила о Париже.
Я думаю о том, как заразительна харизма Грейс, и о том, как много времени потребовалось Майлзу, чтобы оттаять. Зато теперь он ее никуда от себя не отпустит. На собраниях «Nevermore» я чувствовала свою причастность. Я и не думала, что смогу испытать подобное без Эфа и Одри. Они приняли меня не просто такой, какая я есть, а такой, какой я становлюсь в их компании.